У меня деньги на пальто украли. Мать убьет.
- Ну уж, прям-таки убьет, - обескураженно заметил Кольяныч. - Отец заступится.
- У меня нет отца, у меня - отчим.
- А отчим не заступится?
- Если выпимши - заступится, а если трезвый - вряд ли...
- Кошмарную ты мне нарисовал картину. Много денег ляпнули?
- Триста семьдесят рублей. Вся материна получка...
Ах, какие это были огромные деньги - триста семьдесят старых рублей! Сроду я не держал такой громадной пачки - две длинных, как простыни, сторублевки с изображением Кремля, две зеленых полсотни, два фиолетово сиреневых четвертака и две серых десяточки - толстенький сверток, который я трепетно прижимал рукой снаружи кармана, стоя в очереди около промтоварного склада ОРСа - отдела рабочего снабжения завода "Станколит" Сокровище было необозримо и лучезарно, оно видимо светилось сквозь жидкую ткань моей курточки, потому, что вор - "щипач" безошибочно вырезал его в одно касание бритвой - пиской.
Кольяныч глаголом изогнулся надо мной и сообщил:
- Поскольку я не могу допустить ужаса детоубийства, придется мне отмусолить тебе из своих несметных запасов триста семьдесят рублей.
Я долго отнекивался, неуверенно отказывался, а в душе все ярче разгоралась надежда, что этот очень странный человек спасет меня от ужасного унижения, а поскольку я твердо знал, что у чужих людей денег брать нельзя, то для собственного успокоения спросил:
- А откуда же у вас несметные запасы денег?
- Остатки былого, - засмеялся Кольяныч. - Хочешь - верь, а хошь - не верь: несколько лет назад я сжег восемь тонн денег... С большим трудом...
- Скооо-олько?
- Восемь тонн. Пульмановский полувагон. Намучились как бобики...
- А зачем же вы сжигали деньги? - потрясенно спросил я.
- Так я со своим батальоном попал в окружение под Харьковом, а на запасных путях остался банковский вагон с деньгами, не успели вывезти. Ну, не оставлять же его немцам - вот мы и жгли, а они - деньжищи эти проклятые, в пачках, как кирпичи, - не горят ни за что, да дождь в придачу хлещет
- И вы там набрали себе несметные запасы? - с восторгом поинтересовался я.
- Нет, сынок, - снова засмеялся Коростылев. - Когда жизнь почти смыкается со смертью - деньги вообще ничего не стоят.
- Почему?
- Мне сейчас объяснить тебе это трудно, у тебя в жизни стаж коротенький, про войну, про людей, про деньги ты еще знаешь маловато. Хотя дело, конечно, не только в возрасте. Мой солдат, Гулыга была его фамилия, набрал тогда потихоньку целый вещмешок денег, а утром мы пошли через линию фронта, и он взорвался на мине.
- Из-за того, что деньги взял?
- Может быть... Кто это точно знает?
Кто это точно знает? Любимое присловье старика. Знак осмотрительной настрадавшейся мудрости. Может быть, старик Кольяныч научил меня ухмыляться, когда возглашают прописные истины, вроде "дружба и деньги несовместимы? Ведь теперь, глядя в бесконечный колодец нашего с ним прошлого, я вижу на самом дне, под темной водой забвения, триста семьдесят рублей. Две сотни, две полсотни, два четвертака и две десяточки - триста семьдесят рубчиков, превратившиеся со временем в жалобные тридцать семь, реформированные, истаявшие, истлевшие, сгоревшие в костре убежавших лет так же бесследно, как восемь тонн деньжищ на запасных путях под Харьковом. Да и был ли этот пульмановский полувагон? Существовал ли он в природе? Кто это точно знает?
Кольяныч мог все придумать. Я и сейчас не могу разобраться, что действительно происходило в его странной жизни, а, что он выдумал. Я ведь своими глазами видел у него дома завещание Колумба...
Вылез из душа, растерся полотенцем и стал быстро одеваться.