— Ты ее получила. — Он крикнул вознице: «Трогай» и со смешком заметил: — По-моему, год работ — это более чем справедливо.
— За трость?! — возмутилась я.
— За глупость. Видишь ли, Ося, тростью в нашей прекрасной Дагатии буйные одержимые пользуются не просто так. — На удивленное «Чего? Вы ж не хромаете» он пояснил: — Вынуждены. Не хромать, носить вынуждены. Хоть и не любим этот усмиряющий зверя атрибут — колокольчик прокаженного.
— И поэтому вы ею в меня тыкали. Хотели, чтобы я ее сломала.
— Чтобы обратила внимание на цвет дерева и набалдашник в виде оскалившейся морды зверя. Знак двуликого, оборотня. Трость полгода как ввели, — и процедил сквозь зубы: — Глава контроля постарался, чтобы весть прошла по всей Дагатии.
— До Ллося ещё не докатилась, мы у самой границы с Т'Агро, — в деталях вспомнила недавнюю встречу и возмутилась: — То есть там, в агентстве, вы своей тростью предупреждали с вами не связываться и не спорить? Но сигнала «Не смотри в глаза» вы не давали!
— Я улыбнулся, — заявил он и в очередной раз оскалился, обнажив звериные клыки.
— Ну, знаете ли, вы использовали его после, а не до!
Ответом мне была тишина, правда, недолгая. Маг таки снизошел до объяснений:
— Я, можно сказать, соскучился по прямым открытым взглядам, захотел продлить его на миг.
— На год! Будь судья неладен… А заодно вы разучились читать.
— Спорное заявление.
— Да? А с чего вдруг вы прислугу средь нянечек пришли искать? Агентша Турри только по ним и специализировалась. По узконаправленным, для круглосуточного присмотра за детьми.
— Она единственная, кто меня не раздражает… И не пытается спрятаться, завидев трость.
Я понятливо кивнула и отвернулась, не желая видеть счастливый графский оскал.
Карета давно выехала из центральной части города и теперь катилась по району ремесленников и рабочих. Мимо проплывали однотипные двухэтажные домишки с красными черепичными крышами, белыми ставнями и белыми же дверьми. Все как один, они были сложены из неукрепленного желтого песчаника, поэтому расползались и вид имели слегка распоясавшийся. На первом этаже обыкновенно располагались мастерские и магазинчики, на втором жилые комнаты под съем. Маленькие и пыльные, без воды и отопления, оборудованные крохотным углом-нужником, где ночную вазу можно вылить, но никак не помыть. Такие комнатки стоили в десять раз больше снимаемого мною угла в таверне, однако и разместить могли опять-таки один лишь тюфяк. Так что, когда владелец «Старого феникса» предложил мне за ночлег всего лишь четверть серебрушки, я согласилась не думая и не спрашивая, отчего таверну считают легендарной. А зря.
Как оказалось, есть у нее способность сгорать и возрождаться. Сгорает она благодаря пьянчужкам, не желавшим расплатиться по счету, а восстанавливается благодаря заезжему магу. Добродетель, услышав о тяжелой судьбе пятикратного погорельца, снизошел до проблем несчастного хозяина и таверну восстановил, запечатав ее первоначальный образ как истинный. С тех пор горела она раз двадцать и столько же раз возрождалась, со всем обустройством и утварью, что были в таверне на магов приезд. Вот только вещей новоприбывших постояльцев в ней как ранее не оставалось, так и не остается… И надо ж было такому случиться, пока я сидела у агентурши Турри, какая-то пьянь решила не платить.
— Простите, Осока, но все сгорело… — смущенно вещал владелец заведения, стоя на пороге абсолютно нового деревянной таверны, от которой лаком и мастикой разило на версту. Я смотрела на свежевыкрашенные ставни, обшитые деревом стены, на крыльцо с резными перилами и вспоминала, что я оставила в комнатушке и чего лишилась навсегда.
Два летних платья, два теплых, три комплекта белья, чулки, туфли уличные… Тапочки домашние, зимние сапоги, шапка, шарф, перчатки, подбитый мехом плащ… И два брачных браслета, единственная память о муже. Единственная хорошая память, на всем остальном — от предметов быта до поцелуев — он решительно экономил. Деньги и аптечку я всегда ношу с собой, документы тоже, а вот одежду было решительно жаль, даже больше, чем сундук — наследие бабушки. Где ещё я найду добротные сапоги и плащ, способные выдержать столичные морозы?
— Вам придется возместить ущерб деньгами, — я требовательно посмотрела на владельца «новостроя», — пять золотых.
Тораниус Тобириус, более похожий на бочонок с ножками, чем на человека, невесть каким образом дотянулся пухлой рукой до собственного подбородка, поскреб его, оценивая мой внешний вид. Затем покосился на карету за моей спиной, не преминув скользнуть взглядом по задохлику. Что-то подсчитал и предложил:
— Три золотых, и ни серебрушкой больше.
— Но этого едва ли хватит на одежду! — всплеснула я руками.
— Так у вас только она и была, — ответил он, отмахнувшись, и позвал помощника: — Ибрагим, принеси мне кошель.
— А как же браслеты?!
— Какие браслеты? — вертикальная морщина задумчивости пересекла лоб Тораниуса.
— Два брачных браслета из меди и серебра! С тонкой вязью рун на благополучие.
— Какой-какой вязью? — протянул недоверчиво, но мне-то видно, издевается мужик. Кошель ему уже принесли, и все, что он теперь желает, это отдать мне лишь три золотых и спровадить.
— Вы слышали! — отрубила грозно и шагнула на него. — Два браслета с гномьей вязью рун. На одном была трещина, на втором у замочка небольшой едва заметный скол.
— А, эти… типа артефакты, — протянул владелец таверны, дождался моего кивка и заявил: — Не… этих там не было. Держите ваши деньги…
— Пять, — потребовала я.
— Три, — воспротивился Тораниус.
— Мы возьмем десять! — раздалось из кареты, и два желтых глаза засветились в ее глубине. — Извольте, уважаемый, нас не задерживать, до темноты осталось чуть-чуть.
— Одержимый… — всхлипнул вмиг побледневший мужик, бросил мне кошель и сбежал, хлопнув дверью таверны.
Хм… В легкой задумчивости я отсчитала десять монет и, завязав тесемки, оставила кошель у двери. Вернувшись в карету, поблагодарила неожиданного заступника и вроде как нанимателя.
— Не за что. С тебя пять золотых, — ответил он, забирая из моих рук половину монет.
— За что?
— За помощь. Не вступись я, ты бы получила только три.
— Это грабеж средь бела дня! Как не стыдно обирать меня, безвинно пострадавшую, вы же граф! — возмутилась я.
— Графом я стал относительно недавно. Так что… не стыдно, нет. И даже не совестно.
Масштаб свободы задохлика от общественного мнения на тот момент я интуитивно оценила как большой, а увериться в своих суждениях смогла, когда карета подкатилась к местообитанию его превосходительства. Это произошло ближе к вечеру, экипаж давно выехал из столицы и основательно удалился от нее в северном направлении. Красоты частных богатых владений давно сменились крестьянскими поселениями, а те, в свою очередь, медленно, но верно перешли в заброшенные промышленные районы с множеством угасших и потрескавшихся печных труб, развалившихся складов и покосившихся амбаров, некогда деревянных и зачарованных на прочность, а теперь в основе своей трухлявых и гнилых.
На вопрос, куда мы едем, Вардо Регген прозаично ответил: «Домой» и попросил возничего поторопиться.
— Скоро совсем стемнеет, — вздохнул он, не обращая внимания на мое возмущенное сопение, — Бурфо ночью не так безопасен, как днем.
Интересное замечание, вызывающее куда более интересный вопрос:
— Ну и зачем я вам… там?
— За надом.
— Съесть хотите? — спросилась я и удостоилась удивленного желтого взгляда. Возмущение, плескавшееся на дне его зрачков, частично обнадеживало, но успокоиться не давало. — Или вы меня везете для зверья, в качестве игрушки?
— Какой игрушки? — удивился маг, косвенно подтвердив, что какое-то зверье все же есть.
— Которую не жалко… Порвет и не заметит, а через год обо мне уже никто не вспомнит.
— За кого ты меня принимаешь? — не столько вопросил, сколько возмутился Регген, даже не представляя, как я рада поделиться своим мнением на этот счет.