Его безжалостность, негибкость, тупая неуступчивость и открытая безнравственность претили царской чете, исполненной семейных добродетелей. Было у него немало и других влиятельных врагов. Освобожденные от чувства личной скорби, они могут использовать его гибель для жеста милосердия, открывающего двери к примирению с уставшим терпеть народом. Если это так, а чем иным можно объяснить задержку с казнью, то явление этой вязальщицы вполне объяснимо. Надо поскорее развеять ребяческие иллюзии пославших ее и турнуть старуху.
Из-под опущенных век он присмотрелся к милосердной даме. Она вовсе не старуха, ей не более сорока пяти. Ее старили бледность, круги под глазами, скорбно поджатый рот и проседь в темных волосах. Маленькие ловкие руки были моложе лика. Привыкший наблюдать и делать выводы Корягин уловил, что наружность дамы как-то сбита, смещена, можно с уверенностью сказать, что совсем недавно она выглядела иначе, куда лучше, и, скорей всего, вернет со временем прежнюю наружность. Прочная лепка лица и головы не соответствовала увядшим краскам щек и губ, а вот глаза, светло-карие, с чуть голубоватыми белками, не выцвели, были сочными и блестящими. Она то ли перенесла недавно тяжелую болезнь, то ли какое-то душевное потрясение. Голова ее на стройной шее вдруг начинала мелко трястись. Она тут же спохватывалась, распрямлялась в спине и плечах и останавливала трясучку, но через некоторое время опять допускала жалкую старческую слабость.
Корягину надоело безмолвное созерцание. Он потянулся с койки, взял стоявшую на полу кружку с водой и стал пить. Женщина так ушла в работу или в собственные мысли, что проглядела его движение и откликнулась лишь на звучные глотки.
- Вы проснулись? - сказала она и улыбнулась.
- Как видите,- отозвался Корягин.
Утерев тыльной стороной кисти рот, он вернул кружку на место. Он ждал, что она объяснит свое присутствие, но женщина молчала, ласково глядя на него, и спицы продолжали мелькать в ее пальцах.
- А другого места вы не нашли? - грубость была сознательной.
- Это вас раздражает? - Она тут же перестала вязать и убрала работу в сумочку.- Говорят, что вязанье успокаивает...
- ...тех, кто вяжет,- как бы докончил ее фразу Корягин. И тут же вспомнил слышанное от Сосновского.- Парижские вязальщицы.
- Простите, вы о чем? - не поняла она.
- Французская революция...- голос звучал лениво.- Гильотина... Старухи-вязальщицы. Не пропускали ни одной казни. Все время вязали и не упускали петли, когда падал нож.
- Господь с вами! - дама быстро перекрестилась.- Государь милостив.
- Я не просил о помиловании,- сухо сказал Корягин и слегка озлился на себя, потому что во фразе таился гонор.
- Я знаю,- сказала дама.- Я подала сама. Государь мне не откажет. Не может отказать.
- Я не знаю, кто вы,- тягуче начал Корягин, понимая тайным разумом, что он знает, но не хочет знать, кто эта женщина.- Но я никого не уполномочивал вмешиваться в мои дела. Слышите? И уходите. Слышите? Я вас не знаю и знать не хочу! - это прозвучало плохо, истерично.
- Да нет же,- с кротким упорством сказала женщина.- Вы меня знаете. Я Варвара Алексеевна, вдова Кирилла Михайловича.
В ее голосе был добрый упрек: как можно не узнавать старых знакомых, с которыми так много связано!
Он молчал, и она добавила с улыбкой:
- Какой беспамятный!.. Вы же прекрасно знали моего мужа.
О, еще бы! Он мало кого знал так хорошо. Знал не только снаружи, но и снутри. Потроха его знал, требуху, кости, даже длинный бледный член с пучком рыжеватых волос на лобке имел честь знать. Ни самые близкие люди, ни мальчики-адъютанты не знали князя так досконально. Прозектор, или как там называется медик, который сшивал останки для похорон, и тот не может с ним сравниться в знании князя.