Кто бы мог в это поверить? И тем более кто бы мог поверить, что он подцепил ее в баре? Вообразите сцену: у стойки на табурете сидит Джилиан в атласной юбке с разрезом до бедра, Стюарт непринужденно поправляет узел галстука, подсчитывая на компьютере в своих часах виды на дальнейшее повышение курса иены, а бармен без слов знает, что "мистер Хьюз, сэр" желает сухой мадеры урожая 1918 года позднего сбора, и подает ее в рюмке специальной формы, обеспечивающей концентрацию запаха. Стюарт подса^ живается на соседний табурет, испуская тонкий мускусный дух мужской сексуальности, Джилиан просить огонька прикурить сигарету, Стюарт вынимает из кармана своего мешковатого пиджака от Армани зажигалку "Данхилл" в черепаховом корпусе и...
Словом, ладно врать. Обратимся к реальности. Я имел случай выслушать его подлинный рассказ со всеми трепетными, придыхательными деталями и, честно признаться, он производит именно такое впечатление, какого и можно было ожидать. Некий скудоумный банковский служащий, неделю спустя умудрившийся вылететь с работы (а надо быть действительно скудоумным, чтобы тебя выгнали оттуда), однажды вечером после работы зашел со Стюартом в винный бар "Сквайре". Я заставил Стюарта несколько раз повторить это: винный бар "Сквайре".
28
-- Как надо понимать? -- затеял я перекрестный допрос. -- Это заведение принадлежит лицу, считающему себя сквайром, или же там собираются сквайры вроде тебя, когда желают пропустить по стаканчику?
Стюарт подумал, потом сказал:
-- Я тебя не понял.
-- Тогда спрашиваю иначе: это множественное число или притяжательная форма?
-- Не знаю.
-- Но как же так? Должно же что-то подразумеваться. -- Мы несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. По-моему, Стюарт так и не уразумел, о чем я толкую. Он, кажется, заподозрил, что я просто не хочу слушать его оперу "Поль и Виргиния"* в современных костюмах. -- Ну ладно, прости. Рассказывай дальше.
И вот, значит, сидят они, Скудоумец и Стю, в винном баре "Сквайре", и вдруг, представьте себе, туда входит vieille Camme** скудоумца, а за нею не кто-нибудь, а наша Джилиан. Дальнейший ход событий в этом любовном квартете был бы вполне предсказуем, если бы только одним из его участников не выступал Стюарт, каковой Стюарт в подобных ситуациях ведет себя, как батон хлеба, еще не вынутый из обертки. Каким образом ему удалось на сей раз вырваться на свободу из сумрачной темницы незаметности? Я задал ему этот трудный вопрос, разумеется, в более тактичной форме, и бесценный его ответ храню в памяти до сих пор:
-- Мы вроде как разговорились, И вроде как нашли общий язык.
Узнаю Стюарта. Кто это сказал? Тристан? Дон-Жуан? Казакова? Или очень нехороший маркиз? Нет, это слова моего друга и приятеля Стюарта Хьюза. "Мы вроде как разговорились. И вроде как нашли общий язык".
Опера французского композитора Виктора Массэ на сюжет Бернардена де Сент-Пьера, постановка 1876 г. ** старинная пассия (фр.).
29
Вы, кажется, опять смотрите на меня с осуждением? Можете ничего не говорить. Я знаю. Вы находите меня высокомерной дрянью, верно? Но вы неправы. Вы не уловили интонацию. Я это рассказываю в таком тоне, потому что Стюарт -- мой друг. Мой лучший друг. И я его люблю, вот такого. Мы дружим давным-давно, с незапамятных лет, когда еще продавались пластинки моно; когда еще не был выведен фрукт киви; когда представитель Автомобильной ассоциации в полувоенной форме еще приветствовал на шоссе проезжих автомобилистов; когда за полтора медных гроша можно было купить пачку "Голд флейк" и еще оставалось на кувшинчик медового напитка. Вот какие мы с ним старинные друзья, со Стюартом. И кстати, не советую вам его недооценивать. Может, он не такой уж прыткий, может, турбина у него на верхнем этаже раскручивается не так быстро, как в моторе гоночного автомобиля. Но в конце концов он все соображает, все что требуется. И бывает, что раньше меня.