Мне необходимо было еще раз все взвесить и покончить с сомнениями, которые уже превратились в одержимость. Еще чуть-чуть, и я бы не выдержал; пришло время либо действовать, либо выкинуть все из головы. Я решил действовать.
Победоносные кампании прошлого подсказали наилучшую стратегию. Следовало заманить Эмили в "Трейдер Викс"4, укромную сумрачную полинезийскую пещеру наслаждений, где в многообещающих темных уголках обманчиво легкие ромовые коктейли быстро выпускали разъяренное либидо из его темницы. Пара "Май-Тай", и сдается любая. Рука на колене. Внезапный неумолимый поцелуй. Переплетенные пальцы. На чары волшебного пунша можно положиться, осечек не бывало. А если ошеломленная жертва отстранялась, высоко подняв брови, можно было изящно дать задний ход, списав все на воздействие туземных напитков. "Прости меня, - мог оправдаться я, - у меня поехала крыша от этого зелья. Не соображаю, что творю".
Все, время светской болтовни прошло, думал я. Я люблю сразу двух - не такая уж невиданная ситуация. Они оказались дочкой и матерью? Тем заманчивее! Я был близок к нервному срыву. Меня переполняла самоуверенность; но, вынужден признать, в конце концов все произошло не совсем так, как было задумано. Да, однажды холодным февральским днем мы с Эмили действительно зашли в "Трейдер Викс". И мы смотрели друг другу в глаза, потягивая из высоких бокалов белые пенистые напитки, в которых под маленькими соломенными зонтиками плавали кусочки ананаса, и жизнь виделась нам во все более розовом свете - но этим дело и ограничилось. Ограничилось потому, что, хотя моим природным инстинктам была предоставлена свобода, я понял, что сломаю Конни жизнь. И моя грязная совесть - а вернее, возвратившийся здравый смысл - не позволили мне отработанным движением положить руку на колено Эмили Чейзен и удовлетворить свои темные страсти. Я вдруг осознал, что я просто безумный фантазер, который на самом деле любит Конни и ни за что не станет рисковать, чтобы не причинить ей боли, - и пришел в себя. Да-да, Харольд Коэн оказался более приличным типом, чем можно было предположить. И любил свою подружку гораздо сильнее, чем он сам считал. Историю с Эмили Чейзен следовало сдать в архив и забыть навсегда. Как ни мучительно было подавить влечение к матери Конни, я полагался на рассудок и здравый смысл.
В завершение чудесной встречи, апогеем которой должен был стать яростный поцелуй сочных, манящих губ Эмили, мне подали счет, и я сказал себе: кончено. Смеясь, мы вышли на улицу, заметал снежок, я проводил Эмили до ее машины и смотрел, как она уезжает в Коннектикут; мне же предстояло вернуться домой к ее дочери с новым, более глубоким чувством к той, что по ночам делила со мной постель. Жизнь действительно сущий хаос, думал я. Чувства так непредсказуемы. Как могут люди прожить вместе сорок лет? Вот настоящее чудо, не то что заставить расступаться воды Красного моря, хотя мой отец по наивности считает последнее большим достижением. Я поцеловал Конни и признался в глубине своих чувств. Она ответила тем же. Мы легли.
Наплыв, как выражаются в кино; несколько месяцев спустя. Конни больше не может спать со мной. И почему же? Я сам навлек на себя эту беду, как протагонист в греческой трагедии. Наш секс стал мало-помалу портиться довольно давно.
- Что случилось? - спрашивал я. - Я что-то делаю не так?
- Господи, нет, ты ни в чем не виноват. Черт!
- Ну что? Скажи мне.
- Просто я не настроена, - отвечала она. - Может быть, нам не следует каждую ночь?
"Каждая ночь" на самом деле случалась лишь несколько раз в неделю, а вскоре и того реже.
- Я не могу, - виновато говорила Конни, когда я пытался проявить инициативу. - У меня сейчас трудный период.
- Какой трудный период? - с подозрением спрашивал я. - У тебя кто-то есть?
- Конечно нет.
- Ты меня любишь?
- Да. К сожалению.