Стремительное движение стальной скорлупки Орбитера туда, в объятия огненных морей солнечной короны, растягивало паузы, растаскивало наш разговор на отрешенные монологи, прерываемые недоуменными паузами ожидания ответов.
Вот и сейчас, не ожидая моего, как всегда бестолкового вопроса, Би-Ай продолжал говорить на совсем уже другую тему – о том, что не стоит забывать и о застрявших в Силикон Вэлли рукописях, о том, что так и не поговорил с отцом перед тем как лететь – ну не ехать же было к нему, в Европу, когда тут решалось, понимаешь ли, все, а старик, между тем, совсем плох, и если он его больше... Тут радиоволны дотащили до него мой вопрос, он как-то досадливо поморщился и вернулся к минуты уже полторы, как оставленной теме:
– Ну да, конечно, теперь от него совсем уж все стремятся отмазаться. Я его хорошо знал по работам и по выступлениям на конференциях, симпозиумах и всем таком... Очень талантлив и работоспособен... Был... Но и чокнутым основательно он был тоже. Уже тогда... А УН просто купила разработку твоей Джессики у Грэма Моддарда уже после того, как он погорел с затеей организовать собственное дело. Компьютерную педагогическую сеть. А еще до этого он нам всем плешь проел своими идеями о воспитании нового поколения в симбиозе с компьютерным разумом... Постепенно он съехал с этой идеей в полный бред в том духе, что высшее предназначение человечества состоит, собственно, в подготовке Вселенной к превращению в один большой суперкомпьютер, и его, кажется, благополучно отправили на лечение. За деньги УН, кстати.
Помехи стайкой пробежали по экрану. Неуловимо зыбким, словно глубина замерзающего пруда, стало лицо Би-Ай. Я заторопилась.
– То есть как на лечение? И как это – подготовка Вселенной? А сами мы куда, по его мнению, денемся? И откуда ты все это знаешь? Почему не говорил раньше?
Вопрос был довольно бессмысленный – разговор о Джессике лишь впервые возник между нами. До старта Орбитера я и сама не ведала о своей предстоящей покупке, а потом детские игрушки, сколько бы не пришлось заплатить за них, казались совсем неподходящей темой для траты так скупо выделенных станцией минут сеансов космической связи экипажа с семьями.
Бессмысленным был вопрос еще и потому, что радиоволны явно не успевали донести мой вопрос до ушей Би-Ай. Сеанс стремительно шел к концу – об этом предупреждала вежливая надпись, возникшая в уголке экрана. А Би-Ай, не слыша меня, все продолжал говорить...
– Потом оказалось, что он был очень опасен... Очень... Просто дело замяли. Но когда в его лабораториях стали, как говориться, наводить порядок, то...
Он тоже увидел сигнал окончания сеанса и заторопился...
– Одним словом, сбудь с рук эту дрянь и подумай лучше, как Лу скоротать время где-нибудь на природе. И не забудь насчет рукописей. Пока!
– Пока! – без толку сказала я в пустой экран, поднялась и, сопровождаемая заботливым служащим станции, пошла к выходу...
* * *
– Похоже, что вы так и не нашли подхода к своим проблемам, – доктор Горфилд походил на расстроенного директора детского пансионата. – Более того, я бы сказал, что, судя по тому, как вы отвечали на мои вопросы, ваше невротическое состояние углубилось... Вы регулярно принимали лекарство?
Я не стала расстраивать доброго дока еще больше и говорить ему, что попросту выбросила рецепт – как и моя непутевая бабка (о ней – как-нибудь в другой раз) я смертельно боюсь всяких таблеток – и ответила невразумительным «М-м-м-м...».
– И вы продолжаете... вспоминать сны?.. Или было еще что-нибудь... неприятное?
Что и говорить. Кое-что неприятное было. Не слишком приятно, например, узнать, что среди пятерых девочек, которые жестоко поколотили шестую, отняли ее щенка и чуть насмерть не замучили бедную тварь, могла быть и твоя дочь.