Отсмеявшись совсем по-человечески, она вернулась к своей задаче:
- Еще я знаю, что некоторые люди обожают известность. Ты хочешь быть знаменитым?
Миннезингер медленно хмыкнул:
- Соблазн, конечно, велик. Надо подумать… Толпы шумных поклонников под окнами с утра и до следующего утра… На улицах тебя узнают… заговаривают… хватают за руки, проходу не дают… угощают лесогорским плодово-ягодным… спаивают… Поклонники лезут в окна, двери и дымоход… Поклонницы тоже… что, с одной стороны, не может не радовать… потому что с таким количеством юбок можно сэкономить на трубочисте целое состояние… А с другой – на печниках разоришься, если кто-то застрянет и придется разбирать трубу… Времени на то, чтобы творить – или просто посмотреть в окно, сидя на подоконнике с коленями у подбородка – без того, чтобы увидеть толпу обожателей, фальшиво распевающую твои шедевры – не сыщешь и днем с огнем… А еще ведь будут завистники, плюющие тебе в спину, критики, желающие сделать себе имя на обливании тебя помоями, потому что превознести выше, чем есть, уже невозможно… Ну и просто те, кто отнесется с равнодушием или неприязнью.
- Но таких ведь и сейчас хватает? – предположила кошха.
- Да, - усмехнулся Кириан. – Но вся разница в том, что сейчас это норма жизни, а потом будет как бочка дегтя в ложке меда.
- То есть не поместится? – не понимая, уточнила гостья.
- То есть меда из-за нее уже не увидишь.
- А разве великому не безразличны почитание и хула? – лукаво прищурилась кошха.
- Безразличны, - с достоинством тысячи великих кивнул бард. – Поэтому мой выбор – ничего не менять.
Гостья хмыкнула и склонила голову набок:
- Что бы тебе еще предложить, бард Кириан…
- Кстати, извини, что не спросил сразу… У тебя имя есть? – немного сконфуженно спохватился он.
- У всех есть имя, - голова кошхи гордо приподнялась. – Моё – Кробх Дерг, что значит Красные Когти.
Физиономия барда сочувственно вытянулась:
- Тебя так зовут?
- А что? Тебе в моем имени что-то не нравится? – опасно прищурилась кошха, и глаза ее сверкнули, как зеленые уголья.
Кириан прикусил язык и нервно заерзал к внутреннему краю подоконника.
- Э-э-э… всё?.. Нравится, в смысле! Хотя я бы ни за что не подумал, что такое существо, как ты, можно так наречь!
- Это какое – такое? – взглядом Кробх Дерг можно было прожечь крепостную стену.
Менестрель почувствовал, как от его рубахи потянуло дымком.
- Ты только не обижайся, пожалуйста, - торопливо заговорил он, боком сползая на стол и опрокидывая чернильницу, - но я – миннезингер… какой-никакой, а поэт… всей своей проспиртованной крохотной робкой душонкой поэт… и хоть я – невольник чести, так сказать… а также дипломатии и конъюнктуры… но вижу и слышу Белый Свет не как все! И заметь, я никого об этом не просил… и меня никто не спрашивал, прежде чем нахлобучить мне на голову этот злосчастный дар, как какую-нибудь старую лютню в захудалом трактире! Ну так вот… я это к тому говорю, что мне показалось… исключительно как поэту, не как невольнику!.. что такое очар… мил… ласк… пушистое, грациозное и загадочное существо и звать должны как-то… пушисто, грациозно и загадочно! А местами даже ласково – не побоюсь… почти… этого слова!
- А меня мое имя устраивает! – шерсть на загривке Кробх Дерг приподнялась, а из розовых подушечек лап выскользнули и впились в дубовую доску подоконника когти – алые, как кровь.
- Ну и славно! Ну и прекрасно! Ну и замечательно! Я за тебя неописуемо рад! – кивая и размазывая чернила новыми штанами по чистым листам бумаги, Кириан соскользнул со стола и проворно занял стратегическую позицию на полпути к двери.
- Еще бы, - дрогнули губы кошхи, обнажая клыки.
- И кстати, - пятясь к выходу, торопливо проговорил менестрель. – Я тут желание придумал. Я хочу, чтобы Свинильда вышла за меня замуж!
- …А поворотись-ка, Кириан…
Повинуясь приказу, менестрель с грацией медведя на ходулях стал вращаться перед зеркалом. Бесстрастное посеребренное стекло отразило невысокого полноватого человека сорока пяти лет от роду с волнистыми светлыми волосами до плеч, одетого в длинную малиновую куртку с волчьим воротником, расшитую как бы золотыми шнурами, и замшевые штаны в тон кремовым сапогам из мягкой кожи. Из-под расстегнутой полы выглядывал серый камзол, а из-под него – пенно-белые кружева шелковой рубахи. Довершала наряд шапочка с фазаньим пером, торчавшим почти вертикально. Из бокового кармана куртки высовывалась маленькая арфа.
- Ну, как? – нервно облизывая губы – или просто облизываясь на бутылку лесогорского плодово-ягодного на тумбочке, вопросил бард.
- Перо убери, - поморщилась Кробх Дерг.
- Оно мне роста прибавляет, - заупрямился поэт.
- Ты с ним похож на мишень для дротиков…
- Дротики бросают в переднюю часть!
- …после неудачного попадания.
Мрачно зыркнув на кошху, менестрель вытянул перо – и оно рассыпалось облаком пыли в его пальцах. Бард отдернул руку и обвиняюще глянул на гостью:
- За него, между прочим, деньги плачены!
- Тебе не хватает денег? – словно ростовщик перед богатеньким мотом, оживилась кошха.
- Мне не хватает уверенности в себе, - загробным голосом отозвался Кириан. – Теперь. Когда осталась одна арфа.
- Кстати, убери ее тоже, - спохватилась Кробх Дерг.
- Нет! – миннезингер испуганно вцепился в карман обеими руками, будто кошха собирался его отрезать – вместе с ногой. – Это подарок одного славного старичка!
- Так я же не отбираю ее! И ты ведь не собираешься делать предложение своей даме в стихах и под музыку!
- А что – хорошая идея! – очи барда загорелись нервным огнем.
- С этой хорошей идеей надо было идти ночью под балкон, а не днем в лавку – к тому же в чужую.
- У нее нет балкона!
- Тогда арфа тем более ни к чему. Она портит линию талии. В смысле, еще больше.
- Больше, чем что?
- Чем твой живот. И нечего на меня дуться – какой вопрос, такой ответ.
- Поэта каждый обидеть может… - нахохлился и забубнил под нос Кириан. - …если у него топора под рукой нет…
- У тебя еще один карман свободен, - ехидно напомнила гостья. – Положи.
- Испортит линию живота, - бард исподтишка показал кошхе язык и прошептал: «Бе-бе-бе».
- Твой живот, тебе виднее. Из-за него. Наверное, - картинно закатила глаза Кробх Дерг.
- Вот именно, - сурово резюмировал поэт и арфу оставил. – Всё? Можно идти?
- Почти, - усмехнулась кошха – и вдруг запрыгнула к нему на плечи, словно пружина распрямилась. И прежде, чем менестрель успел сообразить, что происходит, к ногам его упала полоска волчьей шкуры, а на оголенный ворот куртки лег воротник другой – живой и теплый. Кириан растерянно глянул в зеркало – но там перемен в его наряде заметно не было.
- А вот теперь можно идти, - промурлыкал воротник ему на ухо.
Хозяин лавки, увидев разряженного в пух и прах королевского барда, решил было, что грядет большой заказ на посуду для незапланированного торжества во дворце. Узнав же, что спросом пользуется только его приказчица, он сник.
- Не пришла она сегодня. И вчера не было, - буркнул он и продолжил начищать каррагонские вазы из цветного стекла – большие, круглые, гладкие и полосатые, как арбузы.
- Заболела? – встревожился менестрель. – Слегла?
Хозяин окинул посетителя странным взглядом и усмехнулся:
- Ага. Именно. Слегла.
- И как она себя чувствует?
- Прекрасно, я полагаю, - хихикнул торговец.
Кириан, не понимая жестокосердности посудопродавца, торопливо развернулся и заспешил к дому Свинильды.
Пара кварталов, короткий горбатый мост над речкой Гвентянкой, поворот налево – и жилище дамы его сердца предстало пред взволнованным взором миннезингера во всей своей серокаменной трехэтажной красе. Рядом с ним, также во всей красе, флегматично превращая в газон клумбу у входа, стоял белый жеребец в компании трех лакеев.