- Понаехали тут… - сердито, но рассеянно покосился на них поэт, привычно нащупывая маленькую латунную грушу дверной ручки.
Конь потянулся было и к его цветам, но получил щелчок по носу, и пока растерянно моргал от такой фамильярности, бард успел скрыться в парадном.
Два лестничных пролета пронеслись под ногами как одна ступенька – и вот заветная дверь. Кириан глубоко вдохнул, выдохнул, безуспешно пытаясь успокоить то ли радостно подпрыгивающее, то ли в панике мечущееся сердце – и ударил молоточком в медный кругляш на косяке.
И еще раз.
И еще.
После четвертой попытки привлечь внимание из-за двери донесся звук приближающихся шагов, и недовольный женский голос вопросил:
- Ну кого еще там сиххё притащили?
- Это я!.. - голос барда от волнения сорвался на писк.
- Чего тебе, мальчик?
- Я не мальчик! - торопливо закашлял менестрель, выжимая на этот раз из груди сиплый хрип.
- Духи премилостивые! – сварливо воззвала к горнему миру приказчица. – То мальчик, то не мальчик – сам не знает, кто такой, а к чужим людям в дом лезет!
- Свинильда, я не чужой! Я Кириан! – чувствуя, как инициатива, подхватив под ручку торжественность и решимость, исчезает в неизвестном направлении, спешно воззвал из-за двери миннезингер. – Открой, пожалуйста!
- Кириан?.. – растерянность не укрылась от тонкого слуха музыканта, но понял он ее так, как хотел.
- Да, это я! И знай, что я не сержусь на тебя за позавчера! Ты, наверное, очень переживала?
- Я?.. – озадаченно переспросила приказчица.
- Конечно, ты! Ведь у тебя – тонкая душевная организация, которой противно всякое… всякая… всякие…
Щеколда заскребла по скобам и дверь распахнулась.
- Сам ты – противный! – возмущенно пылая щеками и сверкая очами, проговорила с порога хозяйка квартиры.
Менестрель почти молитвенно приложил руки к груди.
- Свинильда... да… я противный… наверное… если ты так говоришь… хотя это не я ушел с места нашего свидания с каким-то хмырем под ручку…
- Если бы ты ушел с места нашего свидания с хмырем под ручку!.. Хо-хо! – игриво расхохоталась Свинильда, запрокидывая голову. – Я и не знала, что ты такой, Кириан Златоуст! Пра-а-ативный! А что я еще про тебя не знала, а, Краснобайчик? Ну-ка, расскажи своей маленькой Свини!
- Я не такой! И не это имел в виду! – беспомощно вспыхнул менестрель. – И пришел я не за тем, чтобы выяснять, кто был прав, а кто… еще правее! – быстро договорил он, перехватив взгляд приказчицы.
- А зачем тогда? – женщина скрестила руки под грудью[8] и подозрительно воззрилась на гостя.
- Я… я… я пришел тебя спросить…
- О чем? И давай, говори быстрее, у меня молоко на плите!
Одним отчаянным усилием бард собрал решимость в кулак и выпалил:
- О том, не согласишься ли ты выйти за меня замуж!
Рука его, каким-то чудом выйдя из-под контроля впавшего в ступор мозга, выудила из кармана крошечную алую коробочку и протянула Свинильде. Та схватила ее, откинула крышку и впилась оценивающим взглядом в золотое колечко с вмурованными в него тремя синими камушками. На лице ее убежавшим молоком разлились разочарование и презрение.
- Я? Замуж? За три крошечных топазик… то есть, за тебя? Не смеши меня, Киря.
- Но… но… Но почему?! – миннезингер, воодушевленный обещанием кошхи и ожидавший от объекта страсти если не прыжка на шею, то уж не отказа, потерянно уставился на Свинильду.
- Потому что… - приказчица несколько раз моргнула ресницами, почти неподъемными от клеевой сажи, манерно пожевала алыми от кармина губками в поисках нужных слов – и нашла их: - Потому что я не хочу, вот почему!
- Но почему?! Ты не должна была отказать!
- Я тебе ничего не должна! – сердито тряхнула она белыми, как кудель, кудрями. – Всё! Ступай отсюда и не возвращайся, пока не позову!
- Но…
- Уходи! – повелительный перст, указывая на дверь, ткнулся в грудь барда, точно его уже не было. – У меня молоко убежит!
- Какое молоко?! Причем тут молоко?! Свинильда! Ты…
- Я уже тридцать лет Свинильда! Убирайся, тебе говорят!
Пальцы барда вцепились в косяки:
- Я не уйду! Так нечестно! Ты должна была согласиться! Кроб… Гроб… Кробх… Дергх… Дерг! Кробх!..
Грохот, раздавшийся из полумрака за спиной хозяйки, заставил менестреля прикусить язык, а Свинильду нервно обернуться.
- Опять этот трындозвон обзывает мою женщину!
Кириан увидел, как под протестующий вопль хозяйки «Я не женщина, я дама!» из правой комнаты появился беглый каторжник с колодкой на ноге.
При ближайшем рассмотрении оказавшийся рыцарем, наступившим на колесо прялки.
При еще более ближайшем – с расстояния полусогнутой руки, пальцы которой сомкнулись на белой рубашечной груди поэта – тем самым рыцарем.
- Чего тебе тут надо, клоун? – дыша духами Свинильды и туманами паров изысканейшего лесогорского плодово-ягодного, рыцарь приблизил свое лицо к испуганной физиономии противника. – Тебе же сказала женщина…
- Дама! – просуфлировала приказчица.
- …чтобы ты выметался отсюда!
- А что, собственно говоря, делаешь в покоях моей женщины ты?! – пьянея от дурманящей смеси отчаяния, страха, гнева и горечи обманутых ожиданий, менестрель перешел в контрнаступление.
- Дамы!
- Она не твоя женщина…
- Дама!
- Она моя женщина!
- Дама!
- Она не твоя женщина…
- Дама!
- …потому что после того, как я с тобой сейчас поговорю, женщина тебе…
- Дама!!!..
Словно в кошмарном сне, из которого не вынырнуть и не убежать, Кириан увидел, как кулак дворянина поднимается, отводится назад и медленно-медленно начинает движение к его лицу. По ушам резанул истерический крик Свинильды:
- Ангус, только не убивай его!!!..
Бард панически рванулся…
- …Только не у меня дома!!!
…и вдруг с не меньшим ужасом почувствовал, что руки его – совершенно независимо от сознания и воли! – описали в воздухе какую-то странную траекторию, касаясь рук, шеи, головы рыцаря, вцепились в его одежду, дернули – и барон Ангус Найси, не переставая рычать, отправился на нижнюю площадку.
Головой вперед.
Отразившись от стены[9], он продолжил свой путь на первый этаж, с грохотом распахнул макушкой дверь и вылетел на крыльцо под ноги коню и лакеям. Выпустив на улицу гостя, дверь оглушительно хлопнула, закрываясь и погружая в полутьму лестничную клетку.
- Ангус?.. – сиплым шепотом, сорвавшимся на визг, вопросила неверная любимая то ли у осени, то ли у ясеневой вешалки, тихо уронившей берет с роскошным пером.
Не получив ответа, она перевела ошарашенный взгляд на оставшегося гостя и с точно такой же интонацией проговорила:
- Киря?..
Кириан стоял, открывая и закрывая поочередно рот и глаза. А перед внутренним взором, кадр за кадром и повтор за повтором, прокручивались медленно и быстро налитое кровью лицо соперника, летящий кулак – и летящий барон.
- Дудки-лютни-балалайки… - только и смог изречь под конец сеанса миннезингер.
Эти слова точно прорвали дамбу, запруживавшую поток красноречия Свинильды – и много-много красных речей[10] хлынуло на растерянно попятившегося барда.
- Что ты наделал?! Что ты натворил?! Болван! Идиот! Рифмоплет пустоголовый! Эгоист! Да как в твою башку вообще такое пришло?! Ты убил его! Убил, не иначе! У меня в доме! Меня теперь квесторы замучают! По допросам затаскают! В застенках сгноят! И всё из-за тебя!!! И это когда между нами всё только начинало налажи…
Знакомый стук внизу – грохот распахивающейся двери – заглушил ее последние слова и заставил барда оглянуться.
По лестнице, свирепо топоча подкованными сапогами, словно желая вколотить подметки в камень, неслись трое здоровяков с палками в ливреях Найси.
Менестрель испуганно было метнулся назад в квартиру, но, загораживая проход, перед ним стояла, извергаясь филиппикой, дама сердца.
- А у вас молоко убежало, - откуда-то из области шеи поэта долетел незнакомый голос.