____________
По подземному переходу тянуло стылым ветром. Пашка подул на закоченевшие пальцы и сунул руки в карманы — людской поток равнодушно обтекал их замерзший дуэт, как вода в ручье нежданную преграду. Алька понуро стояла рядом, опустив видавшую виды скрипку, и с надеждой смотрела на него. Пашка молча отвернулся — народ сегодня был на редкость скуп, на черном подкладе скрипичного футляра сиротливо блестели несколько монет и трепыхалась, словно готовая улететь, синенькая бумажка в пятьдесят рублей.
— На пачку пельменей должно хватить, — сказал он.
— Давай еще постоим, рано уходить.
Пашка пожал плечами: отчего ж не постоять, был бы толк от этого стояния. Алька прижала скрипку к подбородку и заиграла что-то бравурно-веселое, никак не подходящее к ее настроению. Пашка поморщился и попытался подыграть на гитаре. Жаль, что Глеба с ними не было — тот своим голосом хорошо прикрывал убогое звучание инструментов.
Толпа, спешащая после работы по домам, все так же текла мимо.
Скрипка тонко взвизгнула и замолкла. Пашка недовольно повернулся. Алька стояла, упершись спиной в грязно-серую стену перехода и отчаянно вертела головой, но отступать дальше было некуда под натиском грязного бомжары.
— Эй-эй, любезный! Ну-ка, отойди! — выкрикнул Пашка и подошел ближе. — Чего тебе надо? Ступай с миром.
— Аллегретто нужно.
— Чего?!
— Здесь нужно играть аллегретто, а она взялась анимато, — терпеливо повторил бомж и вздохнул. — Дай, покажу.
Он легко вынул из рук растерявшейся Альки скрипку, забрал смычок и пару раз провел по струнам, бормоча что-то явно ругательное. Пашка собрался было облаять его и отпихнуть от сестры, но тут бомж заиграл. Его исполнение отличалось от Алькиного как небо и земля, даже с поправкой на дрожащие руки и общее состояние — чувак был изрядно пьян, но играл он лучше студентки консерватории.
Пашка смотрел на отстраненное лицо бомжа, тот как будто бы окунулся в музыку и не замечал вообще ничего. Рядом стали останавливаться люди. Слушали. Изредка кидали деньги и шли дальше, уже почему-то не так торопливо как раньше.
Бомж все играл. Кисти его рук, не прикрытые рукавами изрядно запачканного полупальто, покраснели от холода, но он продолжал самозабвенно водить смычком, словно соскучившись по инструменту. Пашка узнавал Моцарта, Паганини и кое-кого из современных классиков и не переставал удивляться широте репертуара. Жалко, что такой талант спился, а мог бы достичь изрядных высот.
Народу прибывало. Уже образовался круг из тех, кто хотел дослушать импровизированный концерт до конца. Пашка сунул гитару Альке, та молча вцепилась в гриф, не зная, что делать дальше. Он подмигнул ей, снял с головы вязаную шапочку и пошел «в народ», улыбаясь и кланяясь, шутливо прося «подать бедным музыкантам на пропитание». Кто-то смеялся и качал головой, обходя по дуге, кто-то раскошеливался… Шапка приятно тяжелела в руках от сыпавшихся туда монет. Теперь день можно было считать удачным.
К десяти вечера переход почти опустел. Алька дрожала в своем куцем розовом пуховичке и прятала кисти рук в рукавах, повесив гитару на плечо. Пашка пританцовывал на месте, рассовывая по карманам деньги.
— Уважаемый, мы все поняли, спасибо, — фраза была так себе, но как еще остановить увлекшегося бомжа Пашка не знал.
— А? Да-да…
Алька забрала свою скрипку, поспешно запихала ее в футляр, выжидательно глядя на брата и хмурила лоб. Пашка и так чувствовал себя неловко, а потому достал несколько бумажек, рублей триста, наверное и сунул бомжу, тот задумчиво смотрел на купюры, покачивался из стороны в сторону, но после долгой паузы деньги взял. Не с первого раза попал рукой в карман когда-то добротного твидового пиджака и, шатаясь, поплелся к выходу.
— Эк его мотает, — пробормотал Пашка, запихивая гитару в потертый чехол. Отвлекся буквально на минуту, сражаясь с непокорной застежкой, а бомжара уже завалился в углу перед лестницей и видать приготовился там и провести ночь.
— Замерзнет…
Алька сказала вслух то, о чем думал и сам Пашка. Мороз-то, конечно, невелик, но… Даже пары часов на продуваемом всеми ветрами асфальте хватит для пневмонии, да и одежка на невольном помощнике была не очень-то зимняя: драные джинсы, видавший виды пиджак, шапка какая-то невнятная, хоть и натянутая по самые уши, но тепла в ней немного — даже на вид тонкая синтетика. Ботинки только хороши. Пашка даже невольно позавидовал почти новым гриндерсам, но тут же отогнал глупую мысль: нашел, кому завидовать!
— Па-аш, — Алька умоляюще смотрела на него.
— Ты хочешь притащить его к нам домой?
— Застудится же…
— Максимум, что я могу для него сделать — растолкать, пусть идет, куда шел!
Трогать бомжа не хотелось. Пусть от него воняло и не так сильно, но прикоснуться было немыслимо противно. Пашка аккуратно попинал носком кроссовка обтянутый пиджаком бок:
— Эй, уважаемый! Вставай, замерзнешь нахрен!
Бомж спал мертвецким сном и ни на что не реагировал.
— Паш…
— Черт с тобой, но возиться с этим отребьем будешь сама. И пол отмывать, когда заблюет, — Пашка зло сплюнул на затоптанный асфальт и рывком поставил аморфное тело вертикально. — Что смотришь, подпирай с другого бока! — велел он сестре.
Интуиция кричала о том, что он еще очень сильно пожалеет о своей доброте. Что бомжара, кроме очевидных неприятностей может доставить ещё и кучу других приятных моментов — обнести квартиру, например. Пусть там и нет ничего ценного, но кое-какие вещи все же можно спереть и продать — тот же Алькин пуховик, купленный на последние копейки только вчера — на бутылку хватит. Но и оставить человека на морозе не позволяло проклятое добросердечие и некая общность — мужик тоже был музыкантом, вроде как одной крови.
Они еле втащили тяжелое тело по ступенькам наверх. Передохнули чуть-чуть и поволокли дальше по проспекту, благо было недалеко.
Пашка захлопнул дверь, задвинул щеколду и сказал:
— Значит, так. Застели топчан в комнате тети Сары теми собачьими пеленками, что остались от дашкиного Доджика. Обоссытся как пить дать, а их и не жалко, и матрас не промокнет. Пуховик, обувку и инструменты унеси к нам в комнату.
Алька молча кивала, по ходу дела быстро раздеваясь, готовая выполнить распоряжение. Без пуховика она казалась совсем тощей — в мать, и совсем юной, от силы шестнадцать, а не полные двадцать, как было на самом деле.
Пашка терпеливо ждал, когда сестра управится, прижимая к стене гостя и не давая ему упасть. Алька бегала босиком из комнаты в комнату, звонко шлепая босыми пятками по деревянным полам. В пустом коридоре звук ее шагов отдавался эхом под высоким сводчатым потолком, и вместе с тусклым светом единственной лампочки придавали происходящему почти мистический оттенок.
— Готово, — она подошла и подперла не желающее стоять вертикально тело с другой стороны — в тепле бомжа развезло еще сильнее.
Они с трудом уложили пьяное тело на топчан. Пашка поколебался, но стянул с бомжа джинсы и пиджак. Он бы снял и остальное, но касаться грязной одежды и чужого немытого тела было мерзко.
— Шапку снимать не будешь? — Алька стояла рядом, но помогать не спешила — умаялась.
— Нет, — буркнул Пашка. — А то вши пойдут гулять где ни попадя.
— И то верно. Пойдем, мы сделали все, что могли, — Алька направилась к двери.
Пашка поколебался, но все же прикрыл спящего мертвецким сном бомжа вытертым покрывалом, которое тетя Сара при переезде не стала брать с собой. Вот и пригодилось. А завтра можно будет выбросить все сразу.
Он прикрыл дверь. Теперь нужно переодеться и сходить хотя бы за пельменями — есть хотелось до судорог в животе, а потом и этот безумный день, наконец, закончится. Конечно, оставлять бомжа одного в квартире было немного страшно, но вряд ли он проснется до утра. А уж утром незваного гостя можно будет выставить в два счета. По крайней мере, Пашка на это очень надеялся.
========== - 2 - ==========
Алекс просыпался тяжело и не сразу понял, что именно его разбудило. Долгий, гулкий звук бил напрямую по мозгу, рождал ослепительные вспышки боли, от него хотелось залезть под одеяло, накрыть голову подушкой… Он вяло пошевелил рукой, тело тут же мстительно отозвалось ломотой и тысячами иголок, вонзившихся в беззащитную плоть. Глаза, прикрытые опухшими веками, едва удалось разлепить, но лучше от этого не стало: в тусклом свете осеннего утра почти пустая комната не вызвала и проблеска узнавания. Алекс перевернулся на спину и уставился в потолок. Лепнина. Голая лампочка на куске черного провода, ободранные стены и убогая кушетка вместо мебели… Куда его вчера занесло к чертям собачьим? Гул за окном усилился, раздробился веселым перезвоном и сразу стал узнаваемым — церковные колокола.