========== Глава 1. ==========
Он видел меня насквозь. Сколько таких как я было в его практике? Десятки? Сотни?
— Я случайно упал. Я не хотел заканчивать жизнь самоубийством, я же говорил.
Говорил. Сначала в приемном отделении, потом родителям и психиатру. Все они поверили, а лечащий врач, с пронзительными темно-карими, почти черными глазами — нет.
Правильно и сделал.
— Случайно сиганул с пятого этажа?
— Я не сигал. Я случайно упал. Не удержался.
— От соблазна? — иронично осведомился доктор, сверля меня своими невозможными глазами.
— Я уже всё сказал, — терпеливо повторяю. Показывать свое раздражение не стоит. Если я начну давать такую реакцию, добрый доктор с глазами демона только убедится в своей правоте, вызовет психиатра, и тот отправит меня в дурку, где накачивают пациентов разными нехорошими таблетками, от которых очень скоро они перестают быть собой. Да и людьми вообще.
— Допустим, я тебе поверил. Как ты сегодня, ничего не болит? Температура?
— Не было, не болит, мне колют обезболивающее, — пробубнил. Каждый день одни и те же вопросы. Все привычное, рутинное, постоянное… бесит. У меня настроение меняется по десять раз на дню, не выношу однообразия и монотонности. Если психиатр плотно бы мной занялся, наверняка бы нашел пару-тройку каких-нибудь отклонений. Впрочем, я сейчас находился в том возрасте, когда подозревать у себя разные отклонения — это нормально. Я всё чаще ловлю себя на мысли, что мне нравится, что мне семнадцать, потому всё что угодно могу оправдать возрастом.
— Думаю, в начале следующей недели ты сможешь отправиться домой.
— Правда? — вышло излишне радостно. Ну ещё бы, больница вообще не самое веселое место на земле, а конкретно эта — хуже всех тех, где мне уже приходилось бывать, а приходилось довольно часто. Вроде и здание новое, и отделение чистое, и врачи чаще двух раз в день улыбаются, а все равно ощущение серости, безнадежности… Если бы я уже не выбросился из окна, я непременно сделал бы это здесь. Но это уже было, а я предпочитаю не повторяться. Это потому что я свято уверен в том, что у меня ярко выраженная индивидуальность.
— Правда. Через две недели придешь снять гипс с руки. И не забывай про трещину в ребре — никаких нагрузок. В общем, подробную инструкцию выдам твоим родителям. — Врач ещё раз окинул меня взглядом и вышел за дверь.
Родители… Отец сказал, что больше ни к одному окну меня не подпустит. А мама даже хотела поставить на все окна в нашей квартире решетки, будто бы я не мог выброситься из любого другого окна где-нибудь в другом месте. Они верили мне. Верили в случайное падение. Я, несколько десятков раз пересказав свою историю, уже и сам стал в нее верить. В этом был я весь — напиздеть так, чтоб самому в это поверить. Впрочем, родителям и в голову никогда бы не пришло, что их сын, такой весь светлый и во всех смыслах положительный мальчик, может захотеть покончить с собой.
А я и не хотел вроде бы. Просто однажды мне стало интересно, каково это. Каково умирать. Чувствовать, что из тебя, капля за каплей, уходит жизнь? Каждый раз, когда сидел на подоконнике и смотрел вниз, мне непреодолимо хотелось позволить себе упасть. До этого мне было интересно, что будет, если порезать себе вены или наглотаться успокоительных таблеток, сунуть проволоку в розетку, голову в полиэтилен, прыгнуть под машину или с моста в реку… Я не знал, как это можно объяснить. Можно ли это объяснить вообще. Нормально ли это. Не схожу ли я с ума. Мама говорила, что у ее прадедушки была шизофрения или что-то вроде того. Такое, кажется, передается по наследству. Голосов я не слышал пока. И думал, что, может быть, ничего у меня и нет. Просто переходный возраст. В семнадцать, на пороге взрослой самостоятельной жизни, многие хотят умереть, нет? Экзистенциальный кризис, все дела…
— Значит, тебя выписывают? — поинтересовался сосед по палате. Бледный и худой, с дурацким именем Владлен, хотя кто бы заикался про дурацкие имена — уж точно не Климентий по паспорту. У Владлена был какой-то там очень сложный перелом ноги, он не вставал с кровати уже целый месяц и отчаянно завидовал тем, кто выходит на свободу. Медсестра Катя приносила Владлену трубочки от капельниц, а он из них плел человечков. Я был клятвенно уверен в том, что это куклы вуду и по ночам Владлен тычет в них иголкой. И почти наверняка все куклы олицетворяли собой меня. И совсем даже не потому, что я, жизнерадостно улыбаясь, бегал туда-сюда по палате, рассуждая о том, как после выписки вновь займусь бегом, буду кататься на скейте и велосипеде, прыгать в длину и, постукивая по загипсованной ноге Владлена, сочувственно произносил: «Как жаль, что ты всего этого не сможешь».
— Вроде бы. Но выходные я ещё здесь.
Владлен, поджав губы, кивнул. Ну не любит он меня. И молоденькая медсестра, которая ему очень нравится, как назло положила глаз на меня. Надо сказать, что она вообще не упускает случая положить на меня какую-нибудь часть своего тела, а когда ставит уколы, непозволительно долго возит проспиртованной ваткой по моему филею. Невдомек ей, дуре, что своими же руками она могилу мне роет — а кто его знает, как далеко зайдет Владлен в своих игрищах с магией вуду? Ещё призовет по мою душу какого-нибудь папу Легбу, или кто у них там самый крутой…
В понедельник за мной приехала мама. Несмотря на все мои увещевания о том, что я взрослый и вполне себе самостоятельный мальчик и собраться могу сам, мама с удивительным для женщины ее комплекции проворством отодвинула меня в сторону и собрала все мои немногочисленные пожитки сама, тщательно следя за тем, чтобы ничего не забыть, ибо примета это плохая. Мамуля у меня вообще во всю эту потусторонне-мистическую дребедень верит, у меня дома под подушкой даже ею сделанный оберег лежит, который якобы должен защитить меня от сглаза.
— Так, ты посиди пока, я пойду лечащего врача найду, отблагодарю его, — распорядилась мама, потрясая вытянутым бумажным пакетом с наверняка коньяком.
— Угу, — вяло кивнул я и глянул на торжествующего Владлена. Вот как мало нужно человеку для счастья: выписать ненавистного соседа — и всё, он скачет от счастья. Ну, то есть скакал бы, если б мог.
По пути домой мама в красках мне расписывала то, как она благодарила моего лечащего, и что он ей говорил в ответ, и как советовал меня лечить.
— Сказал, чтобы я глаз с тебя не спускала и зачем-то велел не оставлять рядом с тобой таблеток, — недоуменно сказала она.
— Псих какой-то, — хмыкнул я, зябко передергивая плечами.
— У тебя пока что больничный, так что днем будешь оставаться дома один, но я могу попросить соседку, чтобы она присматривала за тобой, — продолжала рассуждать мама.
— Издеваешься? — вскинулся я. — Мне же не девять лет, я прекрасно себя чувствую и даже в состоянии приготовить себе что-нибудь на обед. Даже с загипсованной рукой.
— Ну, с другой стороны, да, я не должна ограничивать твою самостоятельность, — согласно кивнула мама. Это в ней заговорили книжки по воспитанию, которые она поглощает тоннами. Иногда это бывает довольно полезным — например, мне не запрещают выходить из дома позже девяти вечера, при условии, что я предупреждаю заранее и кладу в рюкзак перцовый баллончик. Иногда это бывает дурдомом — например, когда мама переворачивает мою комнату вверх дном, пытаясь отыскать наркотики и прочие атрибуты моей деструктивной подростковой жизни. С отцом в этом плане легче — он всегда в работе и пять дней в неделю предпочитает воспитывать своих сотрудников, до меня ему дела нет. Обо мне он вспоминает по выходным и праздникам и обычно его внимание заключается в выдаче карманных денег. На самом-то деле родители у меня хорошие, любят меня, и мне, как большинству подростков, вовсе не хочется убегать из дому, иметь других родителей или что-то вроде того. Сдохнуть, конечно, хочется, но я ещё сам не понял почему.
— Знаешь, у нас новая выставка, молодой художник выставляется, может, зайдешь, посмотришь завтра? — продолжает щебетать мама, которая работает в художественном музее и наивно полагает, что я тонкий ценитель живописи. Я же экспрессионизм от импрессионизма не отличал, именитых художников не почитал, современное искусство не ценил. Но на работы начинающих художников посмотреть любил, иногда попадалось что-то интересное, цепляющее, откровенное.