Наследник самой большой и самой доходной фабрики в этой чертовой стране, и тебе, черт побери, надо прежде всего научиться управлять ею!
То же самое произошло, когда Уолтер влюбился и захотел жениться.
– Рамсден? Рамсден? – Калеб пришел в такую ярость, что его йоркширский выговор хоть лопатой разгребай – ни одного нормального слова. – Да кто, понимаешь, они такие, Рамсдены твои в своей халупе? Ты женишься на барышне своего класса и своего полета, малый, а Полли Рамсден – пустое место!
Гнев охватывал Уолтера даже много лет спустя, когда он вспоминал эту сцену. Калеб здорово заблуждался насчет класса и полета в своих суждениях о Полли. Да, ее семья не занимала того общественного положения, к которому в свое время с таким голодным рвением пробивался его отец, но что касается хороших манер и красоты, тут она была птицей самого высокого полета. И что сделал он, как поступил, столкнувшись с такой проблемой? Он поступил так, как поступал всегда. Бесхребетно склонился перед неумолимой волей отца и оставил Полли.
Он мучился стыдом и раскаянием. Полли, конечно, вышла замуж за другого – за ткача с фабрики Листера, но не раньше, чем женился Уолтер.
Уолтер тяжело вздохнул и, забыв о том, что дочь смотрит на него с легким нетерпением, вгляделся в длинный тоннель годов, вспоминая.
Вот Лиззи не была бесхребетной. Она не совершала таких ошибок, какие совершал он. Когда Уолтер подумал о сестре, разгладились глубокие морщины, что шли от углов его губ к подбородку. Полюбив Лоренса Сагде-на, Лиззи не позволила Калебу запугать себя яростными разглагольствованиями. Поставленная перед выбором, связать свою жизнь с любимым человеком или продолжать радоваться доброму отношению отца и тем благам, которые это отношение приносило, она предпочла то, за что отец в мстительной злобе предрекал ей нищенское существование с Лоренсом.
Намек на улыбку тронул губы Уолтера. Пылкие надежды отца не оправдались. Лоренс Сагден оказался достаточно талантливым и трудолюбивым и уже в первые годы брака обеспечил скромный и удобный дом для своей жены и семьи. Их соседом на Джесмонд-авеню с одной стороны был директор местной школы, а с другой – врач. Что касается любимого словечка отца «класс», то Лоренс Сагден обладал непринужденными и безупречными манерами прирожденного джентльмена.
Улыбка Уолтера стала шире. Речь Лоренса ничем не выдавала того, что он родился и вырос в фабричном коттедже, а вот едва Калеб, особенно в ярости, раскрывал рот, становилось ясно, каковы его корни.
– О чем ты думаешь, папа? – спросила Лотти, наконец утратив терпение. – Все еще о Риме? Если так…
– Я думал о твоей тете Элизабет, – с неожиданной откровенностью ответил Уолтер. – Я думал о том, как мне недостает ее общества.
«И не только сейчас, в эту самую минуту, – подумал он с тяжелым сердцем. – Мне его недоставало двадцать лет. С той самой минуты, как я позволил, чтобы мне запретили встречаться с ней».
– О тете Элизабет? – Лотти мигом забыла о Риме. – О тете Элизабет, о которой дедушка запрещает нам говорить, а она живет в грязном фабричном коттедже?
– Она не живет в фабричном коттедже! – выкрикнул Уолтер, настолько изумив Лотти, что у нее отвисла челюсть. Она уставилась на отца, не веря своим ушам. Ведь он никогда ни на кого не повышал голос до крика. – Она живет в большом новом семейном доме в самой красивой части города!
– Тогда почему мы ее не навещаем? – спросила Лотти, быстро, как всегда, взяв себя в руки. – Ведь у нас нет других родственников, кого мы могли бы навещать, и…
– А если бы твоя тетя Элизабет жила в фабричном коттедже, он ни в коем случае не был бы грязным, – с жаром продолжал Уолтер. – Он был бы таким же опрятным, как, между прочим, и многие, многие другие фабричные коттеджи.