За последующие три года матушка, презрев благоразумные предупреждения своего супруга, ещё четырежды пыталась меня женить, но всякий раз меня обуревал очередной недуг, и всяческое общение с претендентками на мои руку, сердце и прочие жизненно-важные органы прекращалось.
Так, распираемый осознанием собственной свободы от женского гнёта, я гордо шествовал верхом на белом коне по дорожкам дворцового парка. Неожиданно взор мой скользнул по стволу огромного вяза, что высился в нескольких шагах от моей персоны: небольшая птица с красным хохолком и стальным клювом выдалбливала в коре очередную скабрезную надпись (что-то насчёт полной никчёмности моего батюшки в глазах дам). Только слепой не распознал бы в птице волшебного дятла. "Мерзкий червоед!" - вскричал я в ярости, - "Немедленно сдайся и ответствуй: кто тебя нанял?" "Nevermore!" - каркнула гадкая птица и принялась выдалбливать восклицательный знак. Вскипев от негодования, я выхватил из ножен на поясе меч, взмахнул им и рывком поднял Моргенштерна на дыбы, посылая в атаку.
Проклятая антикварная скотина громко всхрапнула, икнула, подалась назад, вероломно наступила мне на мантию и принялась топтаться. Я с истошным криком низвергся. Последнее, что я увидел, был нечистый конский зад, стремительно затмевающий солнце. Стало душно, темно и стыдно.
Захотелось заплакать и позвать маму. Потом пришло желание пнуть коня с воплем: "Пшел, остолоп!!!". И лишь затем до меня вдруг дошёл весь ужас моего бедственного положения. Я собрал остатки мужества, расслабился и приготовился с честью умереть под конским крупом.
Когда вся моя жизнь пронеслась пред моим взором восьмой раз, меня наконец-то окутало неземное сияние, стало легко-легко, и я увидел склонившуюся над моим распростёртым телом Смерть.
Смерть, как и полагалось, имела облик бледной девы с пламенеющим взором. Пламенели также и её волосы (странно: по всем канонам Забирающая Жизни была либо жгучей блондинкой, либо воронова крыла брюнеткой, но никак не такой вульгарно-рыжей). Взор болотно-бурых очей излучал скорее любопытство, нежели торжественную печаль. Крупный нос Смерти абсолютно не шёл. Алые изогнутые в полуулыбке губы накладывали на лик девы печать необъяснимой иронии.
- Какая нелепая Смерть! - подумал я вслух.
Уста Смерти разверзлись, и я услышал её глас:
- Вот это везение! Мне посчастливилось спасти самого Белого принца! - Смерть с грохотом сбросила с рук латные перчатки и забряцала сверкающими доспехами (если мне не изменяла память, Смерть обычно облачалась в чёрное или белое... и никакого железа, кроме косы, у неё не имелось). - Цел, голуба? Как самочувствие?
- Мне дурно, я в шоке... Воды! - воскликнул я, падая в обморок в шёлковые объятия трав.
Сквозь забытье я услышал паскудное кваканье, и мгновение спустя мне на лицо шлёпнулось что-то мерзостно-холодное и мокрое. Я возвопил матушкиным сопрано и пришёл в себя. Смерть сидела передо мной на корточках и покачивала удерживаемой за лапу отчаянно дёргающейся большущей лягушкой. Вид последней заставил меня исторгнуть ещё более громкий крик и резво отползти в сторону.
- Извини, моя радость, - виновато произнесла Смерть, отбрасывая лягушку подальше, - но воды поблизости не оказалось, а сия подвернувшаяся амфибия как раз влажная... Тебе уже лучше?
- Да-да, - заверил её я.
Смерть с лязганьем встала с травы, воткнула в землю внушительных размеров меч, гордо вскинула подбородок и хрипловатым голосом представилась:
- Я - Её Высочество принцесса Евгеника, дочь Его Величества короля Дендрофила! Моя миссия - улучшать род человеческий. Я дважды спасла Вам жизнь, и теперь просто обязана взять Вас в мужья! Так велят мне честь и сердце!
Двойственное чувство в тот момент обуяло мою душу. С одной стороны эта особа оказалась вовсе не величественной Смертью - и это было ужасно. С другой стороны по правилам я должен был на ней жениться - и это было ужасно вдвойне. Суровая реальность смотрела мне в лицо беспощадно-влюблёнными глазами и неловко накручивала на палец рыжий локон. Я почувствовал опасную близость очередного приступа позорной болезни и жалобно заозирался вокруг в поисках подходящих моей персоне кустов.
- Волнуешься, что конь исчез? Погоди... вон же он - кроет мою кобылу... чёрт! Я сейчас!
С воинственным кличем принцесса скрылась в лесу, гремя и грохоча доспехами, подарив мне возможность немного прийти в себя и обдумать сложившуюся ситуацию.
Из положения, в которое я имел несчастье попасть, выход был один-единственный: бегом домой и срочно занемочь! Путаясь в перепачканной мантии, цепляясь за мешающие ножны с дурацким мечом, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу подобно вероломной скотине Моргенштерну, я спешил найти укрытие в стенах моего дворца. Я мчался по парковым дорожкам, всхлипывая и причитая, ругая на все лады тот день, когда двадцать с лишним лет назад я имел глупость явиться в этот жестокий мир.
На одном из поворотов посыпанную крупным песком дорожку не спеша пересекала толстая мышь, и мне пришлось сделать огромный крюк, дабы не встретиться с ужасающей тварью ещё раз, ибо это было уже слишком для моих истерзанных нервов.
Едва не сбив с ног четверых стражников, я ворвался за ограду, отделяющую парк от дворца, с истошным криком: "Закройте ворота!!!". Испуганные стражи немедленно бросились исполнять мою волю, а я уже ломился обратно с воплем: "Откройте ворота!!!", так как у парадных дверей увидел ужасную железную деву Евгенику. Держа на поводу двух лошадей, одной из которых был треклятый Моргенштерн, она мило беседовала с моими венценосными родителями. И словно гром среди ясного неба карой Господней обрушились на мою нечастную голову слова, сказанные зычным матушкиным голосом: "Вот женщина, достойная руки и сердца моего сына! СВАДЬБЕ БЫТЬ!!!"
Я обнял одного из стражников, уткнулся в его усатую морду и безутешно зарыдал. По приказу матушки меня водворили в мои покои, заставленные рядами ночных посудин на случай возобновления моей позорной болезни, и заперли в них на два поворота ключа. Очутившись в заточении, я вдоволь наплакался, разбил об стену два десятка ночных посудин - тех, что более всего вызывали мой бессильный гнев: в голубой цветочек, с тремя поросятами и сценой, где герой Беовульф целует какую-то томную деву. Растоптав черепки в прах, я почувствовал, что силы совершенно меня покинули, кое-как взобрался на ложе и уснул. Сквозь сон я слышал, как жалобно плакал в соседних покоях мой неустрашимый отец.
К ужину меня разбудили, переодели в чистое, поменяли одну белую мантию на другую, причесали, подрумянили, почистили зубы, надели неудобные жмучие лаковые туфли и отвели в тронную залу, где был в очередной раз накрыт огромный стол. Все уже были в сборе, звучал весёлый смех, дамы оживлённо переговаривались, матушка и Евгеника вели непринуждённую беседу, мой отец общался с огнегривым рыжебородым великаном, чей живот был столь велик, что его обладатель ни за что не дотянулся бы до стола, если бы не длинные цепкие руки. Таков был Его Величество Дендрофил, отец Евгеники.
Меня встретили бурными овациями, Дендрофил оглушительно засвистел и радостно затопал ногами, Евгеника плотоядно облизнулась незаметно для окружающих. Хвала небесам, меня усадили не рядом с принцессой, а напротив неё. Всё равно аппетит был безнадёжно испорчен. Все блюда символизировали для меня смерть и Евгенику. Я не мог смотреть на мясо, воображая себе, во что меня превратит железная дева, вид овощей вызывал у меня оторопь, ибо их подают к мясу, на костлявую, как Смерть, рыбу я взирал с ужасом, птица ассоциировалась с паскудным волшебным дятлом, зелень напоминала кусты в парке и могильные венки, молоко, сметана и творог обладали смертельной белизной, а глядя на фрукты, я невольно вспоминал поэтические "кожа, словно персик", "ланиты цвета граната", "глаза тёмные, будто спелая вишня" (и очень некстати: "нос распухший, словно слива" и "попа толстая, шершавая, как ананас"). Совсем плохо мне стало, когда передо мной на стол водрузили блюдо, полное варёных раков: каждый из них казался мне Евгеникой в доспехах, обагрённых моей невинной кровью. Смертельно захотелось жить.