Сильвестр Петрович рассказал о беседе со стрелецким головою, об охотниках-зверобоях, которых следовало вооружить и поставить в тайных местах по двинскому берегу.
– Такой народ мы найдем! – ответил уверенно Крыков. – Пули даром не потратят, сие верно. И рулевого пулей снимут, и самого ихнего адмирала. Что ж, ладно...
– Нынче же и делай.
– Откладывать не стану.
Когда садились в карбас у Воскресенской пристани, сверху, по косогору, побежал человек в рубахе распояской, черный, голенастый. Иевлев спросил, кто таков. Матрос Степушкин ответил:
– Мастер. Кузнецом его кличут, с Пушечного двора. На Марков остров ему надобно. С утра к нам ходит.
Афанасий Петрович вдруг развеселился, сказал Иевлеву с добродушным смешком:
– Ох, мужичок – сей Кузнец. Знавал я его, когда он конец свету предрекал и едва себя со скитскими раскольниками не сжег...
– И я его в те поры видывал, – ответил Иевлев. – Нынче же мастер – великий искусник, колдун в своем деле.
Федосей подбежал запыхавшись, сверлящими глазами посмотрел на Сильвестра Петровича и Крыкова, потом сел, развязал узелок – стал закусывать хлебом с луком. Иевлев спросил, зачем ему на остров; он ответил, что-де по казенной надобности. Сильвестр Петрович с удовольствием подумал – умен мужик, цепь доделывает тайную и о секретной работе не болтает зря.
Поужинав, Кузнец повернулся к воде, задремал. Дремал и Сильвестр Петрович, – нынче научился он всякую свободную минуту отдыхать. Причалили к Маркову острову, велели матросам ждать. Неподалеку, за ивняком и березками, в бегучих туманах белой ночи мигал костер, слышалась песня:
Богатырская сила в нем разгоралася,
Богатырская кровь в нем подымалася,
Вынимал он из колчана саблю острую,
Он срубил-смахнул боярину буйну голову...
– Кто поет? – спросил Иевлев, сжав Крыкову локоть.
– Погоди, Сильвестр Петрович, дослушай! – словно бы приказал Крыков.
Они стояли под низкой корявой березой и слушали, как несколько десятков голосов поют у костра:
А и думские бояре испужалися,
Да по царским залам разбежалися,
Возговорил сам батюшка – православный царь:
«Ермак во беде сидит, бедой крутит,
Еще что нам над Ермаком делати?»
Ни един князь ответу не дал,
И во всех винах прощал его,
И только Казань да Астрахань взять велел...
Песня кончилась. Крыков стоял неподвижно, точно все еще слушая, потом сказал:
– Вот оно как, Сильвестр Петрович... Казань да Астрахань взять велел, – всего и делов!.. Мужику-казаку... Славная песня...
Он улыбнулся доброй открытой улыбкой и позвал:
– Пойдем, что ли?..
У костра на дерюжках и плетенных из веток подстилках лежали трудники, те самые, которых не так давно изловил в придвинских лесах поручик Мехоношин, хлебали из деревянных мисок жидкую пустовару-кашицу, закусывали черствыми шаньгами. Молчан, заросший до самых бровей бородою, не ел – сидя у пенька, посасывал трубку-самоделку. Никто не поднялся, хоть все и видели – идут капитан-командор с Крыковым. Били комаров, жевали, помалкивали.
– Здорово, трудники! – сказал Сильвестр Петрович.
Мужики ответили нестройно. Иевлев вынул из кармана трубку, набил табаком, попросил огонька. Ему подали уголек из костра. Молчан издали смотрел на него блестящими, немигающими глазами.
– Чего ж воров-то нет? – спросил с укором седой мужик. – Сулили, будут воры вскорости, мы свое дело со всем поспешанием сделали, а воров-то и нет, нейдут. Испужались нашего брата?
– Видать, испужались! – ответил Иевлев, с удовольствием слушая мужика.
– Цепей наших тайных испужались, – сказал другой мужичок с лукавым и умным взглядом маленьких глаз. – Куды ж!.. Разве ж кораблю наши цепи одолеть – железные-то, кованые...
– Как вдарится об цепи – сразу и потопнет! – сказал плечистый мужик с бледным лицом и рваными ноздрями, выглянув из-за костра.