Наша будет торговля, а не ихняя, на колени перед нами встанут, попомнят, как мы им кланялись...
– А попозже – помиритесь! – из своего угла сказал Семисадов. – Свой своему завсегда кум. Чего, Осип Андреевич, распаляешься. Все вы одним миром мазаны.
– Это как же? – багровея, спросил Осип. – Али не русский я человек? Али на мне креста нету? Ты, мужик, говори, да не заговаривайся...
Семисадов присвистнул, покачал головой:
– Не видать что-то на тебе креста, господин Баженин, Осип Андреевич. Да ты погоди, не ярись, я тебя не испужаюсь. А русский ты али не русский, оно, конечно, сразу не скажешь. Не помню я, чтобы ты нашего брата от иноземного кнута защитил в те поры, когда корабли мы строили.
Баженин затопал ногами, Сильвестр Петрович постучал по столу, крикнул:
– Не на торге! Сядь, господин Баженин. Да и ты, боцман, того... потише бы...
Встретил смеющийся живой взгляд Семисадова, подумал про себя: «Хорош дядечка. Эдакой все может. Послать лоцманом на шведский военный корабль – все сделает как надо, и глазом не сморгнет...»
Твердым голосом, оглядывая собравшихся поодиночке, как бы измеряя силы каждого для грядущего дела, стал приказывать – кому какая будет работа. Хлопот для всякого оказалось полным полно, один лишь Осип Баженин остался без всякого поручения. Злобясь, он вышел из горницы, хлопнул дверью. Сильвестр Петрович будто бы ничего и не заметил. Вновь стали толковать, где спрятать флот.
Иевлев разложил на столе карту, Семисадов подошел поближе, просмоленным пальцем ткнул в маленькую гавань, сказал шепотом:
– Посмотреть бы тебе самому, господин капитан-командор...
– Посмотрю! – также негромко ответил Сильвестр Петрович.
Еще потолковали, Сильвестр Петрович поблагодарил за добрые советы, сказал, что флот непременно будет спрятан, а где – то решится вскорости. Народ понял осторожность капитан-командора, люди стали подниматься, уходить...
К полудню Иевлев остался с Семисадовым и стрелецким головою. Дьяки принесли показывать казенные расчеты на отпуск от казны денег и хлеба трудникам, Сильвестр Петрович читал длинные листы и рассказывал, что видел за время объезда, как укрепились остроги для бережения от шведа. Кольский острог нынче выдержит порядочную осаду, соловецкие монахи тоже напугались: архимандрит Фирс за ум взялся, погнал своих лежебок к делу. Остроги Пустозерский, Сумской, Кемь, Мезень – нападение эскадры вряд ли выстоят, но нападающим жарко станет. Народ – трудники – мрет сильно: голод, сырость, лихорадка.
Голова вздыхал – ничего не поделаешь, на все божья воля; Семисадов сидел, низко опустив голову.
– Узники-то наши как?
– А чего им деется? – ответил Семисадов. – Кормим подходяще, зла себе не ждут, живут – не плачут. Риплей, пушечный мастер, пива потребовал на цитадель – мы дали. Инженер Лебаниус поначалу боялся, а теперь – ничего, ожил. А которого первым взяли – рыболов Звенбрег, – тот корзинки лозовые плетет на досуге, досуг-то велик.
– Пусть посидят, без них спокойнее! – сказал Иевлев. – Потом, как баталия окончится, отпустим, выгоним вон... Верно говорю, боцман?
Семисадов поднял голову, усмехнулся:
– Верно, Сильвестр Петрович. Пожить бы хушь малое время без них, и так всадников на нашего брата не пересчитать...
– Каких таких всадников? – удивленно тараща глаза, спросил стрелецкий голова Семен Борисович. – О чем толкуешь?
– А которые на мужике ездят! – твердо ответил Семисадов. – Они и есть всадники.
– Умен больно стал! – отрезал полковник. – До чего додумался...
– Ну, Семен Борисыч? – спросил Иевлев, когда Семисадов ушел. – Рассказывай, сколько мушкетов, да фузей, да холодного оружия принял, покуда меня здесь не было? Вижу – немало, ежели не жалуешься.