Прямо с вокзала я позвонил в родной город. Набрал номер Князева. Телефон долго не отвечал, и я насчитал одиннадцать гудков. Потом Сарон Васильевич гаркнул в трубку: - Алло! Я не ответил. - Алло! - повторил Князев. - Говорите скорее, прошу вас! Вы отрываете меня от дел! Я слушал его голос. - Илья, это ты? - предположил Князев. Но прежде чем я согласился, он выпалил: "Пошла сварка! Пошла, наконец! Господи ты, боже мой!" Бросил трубку. "Родственников не выбирают!" - со злым оптимизмом подумал я. В то мгновение я был твёрдо убеждён, что мой отец Князев, и что это он написал письмо. "У него была возможность и доступ в помещение".
У истока Большой Невки, у чугунного парапета толпились туристы. Коренные питерцы сюда не заходили, полагая это моветоном. Слева в упорядоченном беспорядке стояли шведские мужчины и женщины. Я отметил, что женщины в большинстве своём светловолосые. Ячменного спелого оттенка. Мужчины - значительно темнее. Справа клубились бесполые (точнее однополые) китайцы. Они походили на облако бескрылых галдящих чаек. Перекрикивались, фотографировались. Только что не перекидывались гамбургерами. "А ведь тоже люди!" - философски заметил я и перевёл взгляд на Аврору". Крейсер 1-го ранга Балтийского флота типа "Диана" замер, прикованный цепями. Крейсер меня восхитил, но не понравился. Он показался мне равнодушным. В самом суровом смысле этого слова. Равнодушным высокомерно.
По питерскому "маминому" адресу я... поехал. Застал похоронную процессию. Уточнил у скорбящей соседки фамилию и имя усопшего. Выразил соболезнования. Перекрестился. Заглянул в гроб. Однако ничего не увидел - ещё одна особенность памяти. Белый шелк окружал лицо (это я помню отчётливо), но черт лица моя память не сохранила. Я не смог бы их воспроизвести, даже под угрозой казни. Извините. Побывал на поминках. Образы матери и этого незнакомого мне человека странным образом объединились, и когда люди не чокаясь и не произнося тостов выпивали, я был твёрдо уверен, что они пьют за упокой Аэлиты Никандровны. Стало легче. Словно проводил маму.
Прямо с поминок я поехал в Пулково. Симпатичная девушка сказала, что билетов на ближайший самолёт нет. И на последующий нет. Вообще нет. Я обещал жениться. Она покраснела и гордо вздёрнула носик. Ответила, что таких предложений у неё "по десяти раз на дню". Я не вступил в пререкания и видимо из-за этого смирения получил билет. В Киев я не поехал (как вы могли догадаться). Полетел домой. В душе мой свирепствовал... тектонический разлом (если так можно выразиться). С одной стороны, я верил, что Князев мой отец. С другой - с катастрофической чёткостью представлял себе нашу беседу: "Ты что? Обалдел? - скажет он, сверкая очами. - Ты с какого года?" Я отвечу. "Ну вот! - возликует Князев. - У меня на тот год - стопроцентное алиби!" Я спрошу, какое? "В тот год у меня не стояло! - скажет он. - На баб я не мог... облучился, понимаешь?" Я не пойму и он разозлится. Скажет, что я олух царя небесного. "На подлодке я служил, дубина! Радиация! Не мог я тогда тебя зачать! Не имел физической возможности!" Мы выпьем крепкого чаю. Сарон подмигнёт и заговорит о своём дирижабле. А я заподозрю, что он мог. Ведь, если он не сумел, то кто тогда способен?