Новосибирский аэропорт мне понравился. Я решил, что он грамотно сделан. Выпил стакан газировки и вышел на автобусную остановку. Неподалёку маялся джентльмен сельскохозяйственной наружности. Он тщательно скрывал своё происхождение. Для этого крутил на пальце ключи, поправлял соломенного оттенка шляпу и насвистывал мелодию из кинофильма. Солнце жарило немилосердно. Местные жители спрятались в тень, а мне было радостно. Я подкатал брюки почти до самых колен, расстегнул рубашку. Подставил солнцу лицо. - Куда поедем, шеф? - спросил селянин, неслышно подобравшись с тыла. Я назвал адрес и сердечно попросил не выёживаться. - Мы с тобой одного возраста, и одного социального положения, - произнёс я, пользуясь его замешательством. - К чему ложь? К чему немотивированные понты? - Не скажи, брат! - ухмыльнулся водитель, выруливая с парковки. - Хороший понт дорогого стоит! Валютный эквивалент! Дорога заняла немного времени, поскольку было лето и выходной. (Я совсем позабыл календарь, и удивился этому факту.) Пожилая "сталинка", скамейка с облупившейся спинкой, внимательные старушки - божьи одуванчики. Я вышел из машины, сунул внутрь купюру, повелел, что сдачи не надо и захлопнул дверцу. Водитель уехал, просигналив мне победоносный марш. Я поздоровался со старушками и глубоко вдохнул. Старый город утопал в зелени, но зелень эта была совсем иная, незнакомая мне. Она была... зрелая, чуть ветхая, чуткая и много в себе заключающая. Я поднялся на этаж, надавил круглую кнопку звонка. Ответили сразу, через мгновение. Мне отпер человек приятной наружности. На лице его вспыхнуло удивление, но оно моментально сменилось скукой. - Вы из ЖЕКа... - вынес он приговор. - Проходите. В квартире было прохладно, как в чреве глубоководной рыбы. Я осмотрелся. Сумку оставил в коридоре, ближе к двери. На случай "отхода с боем". Отметил прикрытые гардины, огромную люстру и ряд цветастых пустых бутылок, за стеклом в "стенке". Ещё огромный во всю ширину комнаты платяной шкаф. "Зачем хранить пустые бутылки? - подумал. - Это же некрофилия". - Что вам угодно? - спросил человек, открывший дверь (очевидно хозяин квартиры). - Я из социального фонда! - бодро соврал я. - Распределяю дивиденды. Вычурное слово "дивиденды" должно было успокоить. (И совершило это.) Необходимо сказать несколько слов о хозяине квартиры. Это был высокий человек "в теле" (но без признаков полноты). Бледный, темноволосый. Волосы зачёсывал назад и пользовался маслом. Из черт лица я запомнил одну только особенность - висящие под глазами мешки. Был одет в щеголеватый полосатый костюм, лишённый (впрочем) той части овечьей шерсти, которая составила бы его ценность. Ещё я запомнил длинные хрусткие пальцы и остроносые домашние туфли. - Нашу организацию финансирует зарубежный фонд, - врал я, почему-то припоминая Гамлета Аресовича. - Мы помогаем людям с художественными наклонностями. Не понимаю, почему я так сказал. Словосочетание возникло само собой, из подсознания. Кажется, оно достигло цели. В дверях второй комнаты возник ещё один мужчина. Он показался мне копией хозяина в пропорции один к полтора: чуть ниже, чуть тоньше, чуть более одухотворён. Вы спросите, как я это понял? Очень просто. Второй спросил (вернее поставил реплику): - Кто это, Амлет? - Букву "т" он "подал" в кончик языка, как англичане произносят "th". - Ты нас представишь? Хозяин квартиры ответил, что не имеет возможности этого сделать и вопросительно взглянул на меня. Я зашуршал фальшивыми бумагами. На физиономию навесил многозначительное выражение. Честно представился: - Илья. - Соврал: - Представитель фонда. Через четверть часа мы сидели на кухне, пили чай с бутербродами. На белый хлеб хозяин квартиры уложил сырную стружку. Спросил, что я думаю о бокале сухого вина? "Оно гармонирует с сыром". На это предположение странно отреагировал его друг. Сказал, что это плохо для кожи, и что следует воздержаться. Они сидели, держась за руки. Говорили по очереди, дополняя друг друга, но никогда не перебивая. Вкратце получилось вот что: Амлет Перусович и его приятель долгое время работали в театре. "Мы и теперь остаёмся актёрами!" - воскликнул кто-то из них. Но театр не нужен новой власти. Ролей стало меньше, поклонники исчезли... - Измельчала драма! - произнёс хозяин. - Что беспокоит нынешнее поколение? Стремление пожрать! - Не злись! - попросил второй. - Je ne me fâche pas, mon cher ami! (Я и не злюсь, мой добрый друг! фр.) - откликнулся Амлет. - Мы стали жить вместе, - пояснил для меня. - Так экономнее. И теплее. Я говорю о душевной теплоте, вы понимаете... Во мне боролись два чувства. Природная брезгливость и сострадание. Кроме того, предстояло спросить о своём рождении. - Послушайте! - начал я, хватая быка за рога. - У вас были женщины?.. Раньше... В молодости. После этих слов в комнате повисло нехорошее напряжение. Захотелось схватить табурет и выставить окно - впустить свежего воздуху. Мои габариты и рабоче-крестьянский налёт не позволяли престарелым любовникам избить меня. И это их нервировало. Выстрелило слово: "Быдло!" Я воспринял его, как решительный отказ: "Вот и замечательно!" Выпал в подъезд с облегчением: "У меня здесь нет родственников!" Пожелал старушкам добра и медленно побрёл на вокзал, наблюдая за длинноногими самоуверенными и прекрасными девушками. Вспоминал, что Сибирь - моя полуисторическая родина.
Свистнул паровозный гудок, застучали колёса. Вагонный (коллега домового) пустил по проходу смачный запах отварной курицы - соседи по плацкарту распаковали припасы. Я почувствовал страшный голод, и урчание желудка выдало мою тайну. Соседка посмотрела сочувственно и кивнула на кастрюльку. Я припал к домашнему жаркому, как припадает лев к растерзанной антилопе. - Далёко едете? - спросил соседка. - В Ленинград! - ответил я, как учила мама. - И я, - с лёгкой надеждой поддержала женщина. Ненавязчиво показала бескольцую правую руку. Компания подобралась дивная: пожилая супружеская чета, рыжая напуганная студентка, участливая Соседка (с прописной буквы "С"), ваш покорный слуга, неприметный мужчина (позвольте я сразу сообщу его имя - Фёдор Сергеевич) и глухая подвижная старушка из-под Новосибирска. Последняя всё время беспокоилась, который теперь час (будто апостол Пётр назначил ей точную дату и время), интересовалась, вовремя ли прибудет поезд. Примерно на середине пути я вышел в тамбур. Был поздний вечер, дамы укладывались спать. Колёса стучали интимное: "Ту-дум! Ту-дум!" Я купил на станции пирожков и намеревался полакомиться ими в одиночестве. - Закурить не найдётся? - Вопрос разрезал одиночество. Я оглянулся. Вопрошающий был ниже меня, но значительно злее (это чувствовалось) и решительнее. Позади него стояли ещё двое. В кепочках "утиный клюв" и спортивных костюмах. Классическая ситуация. Её необходимо было разбавить. Я протянул руку и ответил не менее решительно: - Вы не скажете, сколько теперь градусов ниже нуля? - рассчитывая сбить их настрой идиотизмом вопроса. Боец задумался. Потянулся в карман за сигаретами, а потом без замаха ударил меня в челюсть. Я увернулся, принял удар плечом и отмахнулся, как медведь отмахивается от роя пчёл. Посыпался град ударов. Два или три достигли своей цели, однако не нанесли мне серьёзных повреждений. Моргнул и притух свет, я напружинился и поддал изо всех сил. Почти наудачу. Один из бандитов отлетел в угол и затих. Блеснул кастет. Этого мне совсем не хотелось. Пришлось иди на хитрость - я поднял руки, как поднимает их капитулирующий солдат (надеялся выбить железяку ударом сверху). И тут же получил удар в пах. Упал. Щекой почувствовал холод рифлёного металла. Потом армейский начищенный ботинок, нестерпимая боль и - чернота.
Выручил меня (как это выяснилось позже) Фёдор Сергеевич. Он вышел покурить и отогнал "гопоту" - его профессиональный термин. - Тривиальная история, - сказал он, обтирая кровь с моего лица. - Группа молодых людей проникает на остановке в состав. Совершает налёт и высаживается на следующей станции. Гопники. Фёдор Сергеевич спросил, зачем я сопротивлялся? Зачем вступил в драку? - Неужели в твоих карманах есть что-то настолько ценное? А? Ежели так, лучше было бежать. Звать на помощь. Мне понравилось слово "ежели". Фёдор Сергеевич работал в прокуратуре. Экспертом. - Тридцать пять лет оттрубил. Теперь еду в Питер, к дочерям. У меня их две. Старшая и младшая. Он показал фотокарточки. Разгладил на столе широкой ладонью. Я позавидовал его любви и семейному счастью. Рассказал, что ищу отца. Поведал о двух неудачных попытках. - Ваша мама - большой оригинал, - уверил Фёдор Сергеевич. - Она явно хотела сообщить нечто большее, чем просто написала. Позвольте взглянуть... Он попросил показать письмо, я вынул его из сумки. Фёдор Сергеевич долго рассматривал строчки сквозь очки, однако не повесил их на нос (как полагается), а использовал, как увеличительное стекло. - Прежде чем я начну докладывать, повторюсь, что я работаю экспертом и за свои слова отвечаю. Официальный тон меня удивил, и я, на всякий случай, согласился: "Надо думать". - Можно с уверенностью утверждать, что письмо написал мужчина. Об этом свидетельствует наклон букв, их форма и нажим на карандаш. Вот тут, посмотрите... - Он показал места, в которых бумага почти прорвалась. - Мужчина этот не молод. Точнее сказать сложно, но ему за пятьдесят. Это определённо. - Почему? - Обратите внимание на буквы "б" и "д". Так их писали после войны. Ваш заповедеписец учился в школе в пятидесятых. Я смотрел на него, как пустынник смотрит на колодец - округлив глаза и не веря в чудо. Хотел что-нибудь спросить. - Он... блондин? Фёдор Сергеевич улыбнулся и ответил, что это вряд ли. - Судя по вашей внешности, он черняв. Волосы прямые, нос с горбинкой. Ведь мы говорим о вашем блудном папаше, не так ли? Вы это понимаете? - Разве? - Абсолютно уверен! Ночь напролёт мы проговорили. Фёдор Сергеевич рассказывал о своей работе, а я мечтал, иметь такого отца, как он: "Было бы замечательно!" Мой попутчик казался умным, образованным, опытным. Таким он (в сущности) и являлся.