Шорн вопросительно взглянул на него:
— Может получиться?
— Думаю, может. Сделать покрупнее нос, подлиннее подбородок, потолще щеки, немного рыжих волос…
— И одежду Клуча.
— Вполне сойдешь.
— Особенно если я явлюсь с информацией.
— Это-то меня и заботит. Какого рода информацию ты можешь дать Доминиону, чтобы она понравилась ему и не навредила нам?
Шорн сказал. Серкумбрайт попыхивал трубкой.
— Это серьезный шаг. Но обмен был бы неплохой. Если только он не узнал это из других источников.
— Таких, как Гескамп? В таком случае мы ничего не теряем.
— Верно.
Серкумбрайт подошел к видеофону:
— Тино? Переключи свой аппарат на… — Он взглянул на Лори:
— Какой адрес?
— Два-девять-два-четыре-четырнадцать, Мартинвелт.
Глава 5
Рыжеволосый человек двигался очень энергично и собранно, что никак не соответствовало манере Клуча Кургилла. Лори критически осмотрела его.
— Помедленнее, Уилл. Не размахивай руками. Клуч — очень вялый тип.
— Так? — Шорн прошел по комнате.
— Лучше.
— Отлично. Я пошел. Пожелай мне удачи. Моя первая остановка — старая мастерская. Там лежит передатчик Клуча. Едва ли он оставил бы его там.
— А это не рискованно — возвращаться в мастерскую?
— Не думаю. Надеюсь, что нет. Если бы телеки собирались ее уничтожить, они сделали бы это прошлой ночью.
Он помахал рукой и вышел.
Шорн ехал по движущейся дорожке, стараясь копировать вялое высокомерие Клуча. Утро было хмурое и ветреное, с холодным дождем. Однако к полудню облака рассеялись, показалось солнце. Большие серые здания Трэна высились, словно гордые вельможи. Шорн запрокинул голову. Всего-навсего каменные громады, но впечатление производят сильное. Сам он предпочитал конструкции меньших размеров, но с большей индивидуальностью. Он подумал об античных храмах Средиземноморья, окрашенных в розовые, зеленые и голубые тона. Правда, теперь мраморные стены утратили прежнюю окраску. Такой стиль был возможен и даже навязывался в древних монархиях. Сегодня каждый человек — теоретически сам себе хозяин — ничем не выделяется среди своих многочисленных собратьев в гигантском механическом рое. Основным цветом культуры стала смесь всех цветов — серость. Из соображений экономии здания строят все выше и шире: объем возрастает в кубе, а поверхность лишь в квадрате. Лейтмотивом стал утилитаризм. Каждый житель отказывался от острых углов и шероховатостей своей личности, пока не осталась одна общая сердцевина: плоская крыша, горячая и холодная вода, яркое освещение, кондиционированный воздух и надежный лифт.
«Нынешние люди подобны гальке на морском берегу: каждый обтачивает и шлифует своего соседа, пока все не становятся совершенно одинаковыми, — думал Шорн. — Цвета и ароматы можно найти только в дикой природе и у телеков. А каков будет мир, населенный одними телеками? Предположим, четыре тысячи выросли до четырехсот миллионов, четырех миллиардов. Прежде всего исчезнут города. Не будет скопления людей, гигантских серых зданий, грандиозных людских потоков. Человечество взорвется, как Новая Звезда. Города опустеют — огромные печальные остовы, последние памятники средневековья. Земля окажется слишком маленькой. Люди устремятся в космос, к иным планетам, где телеки могут разгуливать как хотят. Они наводнят голубыми океанами Марс, очистят атмосферу Венеры, Нептуна, Урана, Плутона — выведут их на новые, более удобные орбиты. Или взять Сатурн: он такой огромный, а притяжение на поверхности не намного сильнее, чем на Земле.