— Хорошо. Ну, хорошо, ведь, а?
— Да. Это — зал. Вы молодцы… Это здорово, это — лучше всех!
«Прогульщица»
Звонок в дверь оторвал директора школы от семейного ужина. Жареная картошка, черный хлеб, пара котлет… Он недавно только пришел из школы, охрипший после уроков и после своего исторического кружка, мокрый, как мышь.
— Ешь, ешь, я открою, — бросила жена.
Встала, щелкнула замком, открыла дверь на традиционно темную лестничную площадку, всмотрелась.
— Это к тебе…
— Ну, так, пусть заходит, что ли.
— Нет-нет, — раздалось с лестницы. — Лучше вы выйдите, а то она убежит!
Директор отложил вилку с наколотым уже куском котлеты, вытер губы и в тапочках переступил через порог.
— Она пришла! Пойдемте скорее к нам! Она пришла и может опять пропасть!
…
Это было время, когда в школы приходили молодые учителя. Их направляли в Гороно, а оттуда распределяли по школам. Пришли три молодые симпатичные учительницы и в его школу. Одна — на начальные классы, одна — рисование и труд, одна — математик. Три подружки получили две комнаты в общежитии, где уже жило три учителя других школ. Общежитием называлась стандартная трехкомнатная квартира, в каждой комнате которой стояло по две кровати.
И все было хорошо. Первые месяцы. Но потом закрутилось, завертелось, навалилась рутина и ежедневный труд. Девочкам было сложно.
А у математички еще и что-то с личными отношениями, которые только-только начались у нее в нашем районе, да вдруг и закончились. И с длинных зимних выходных она не пришла в школу. И на второй день не пришла. Соседки сказали, что она исчезла. Пропала неизвестно куда. Вещи на месте, а самой ее нет. Уехала. То ли к маме, то ли к мужику этому, то ли просто загуляла с тоски и остановиться не может.
Это же так знакомо: загулять, а потом просто не идти учиться, или не выходить на работу — уже по инерции, просто потому что выйти — страшнее, чем продолжать пить…
Неделя.
— Да, увольняйте вы ее! Прогулы есть прогулы, по какому бы поводу они не случились!
— Во-первых, уволить за прогулы молодого специалиста не так уж и просто. Можно, конечно. Я смогу. Но вы уже придумали, кто будет вести ее уроки? И вообще: она была очень плохим учителем?
— Ну, нет. Не сказать — плохим. Она была молодым учителем. А знаний у нее много. Вон и диплом, какой хороший, — неуверенно покивала завуч. — Да и уроки, вроде, неплохие. Я смотрела.
Директор каждый день заходил в классы к подругам исчезнувшей, кивал вопросительно издали при встрече. Те разводили руками и мотали головой — нет, не появлялась. Каникулы кончились. Надо было что-то решать.
И вот перед ним приплясывает в нетерпении невысокая спортивная молодая учительница, заглядывая в глаза: что делать?
— Беги обратно. Беги, пока она снова в загул не ушла. Сиди с ней, разговаривай, тормоши, про школу рассказывай, про детей. Я сейчас. Напомни только номер квартиры.
Директор школы быстро оделся и почти бегом выскочил из дома на темную морозную улицу. Через парк по расчищенной аллее, направо, потом налево к старой пятиэтажке, в темный подъезд, вверх, на четвертый этаж, стукнуть в дверь легонько.
Дверь тут же открылась:
— Она на кухне. Сидит в темноте и никого видеть не хочет, — прошептали в темноте.
С кухни раздавалось какое-то негромкое бубнение. С подругой пытались поговорить.
Директор выдохнул, толкнул кухонную дверь, тихо вошел.
— Сиди-сиди! Ну, не будешь же со мной драться?
Вскочившая «прогульщица» послушно осела обратно. Она сидела в темном углу на полу у батареи, на корточках, скорчившись, обхватив руками ноги.
— А вы, девочки, идите в комнату. Идите. Я к вам потом зайду.
Дождавшись, когда закроется дверь, он осторожно присел рядом со своей учительницей.
— Ну, что с тобой делать будем?
— Не знаю, — пустым и пыльным голосом прозвучало в ответ. — Увольняйте…
— Да, это легко, в сущности. А дети?
— Они меня не любят, — прошептала из темноты.
В темноте ей было легче, потому что не было видно глаз.
— А ты? Ты их тоже не любишь?
— Не знаю…
— Ты же хотела в школу… Помнишь, как хотела?
— Дура была, — просто как дуновение сквознячка.
— Почему сразу — дура? И я дурак, выходит?
— Вы директор…
— А ты — учитель! Вот, не будет директора. Даже не неделю — месяц не будет. И ничего не случится. Потому что не директор ведет уроки, не директор смотрит в глаза детям, не директор разговаривает с ними, учит их, воспитывает, любит… Директор — это ведь просто администратор! А учитель… Учитель — это призвание. Вот, ты когда училась в институте, тебе нравилось?
— Да, очень.
— А на практике? На школьной, на уроках?
— Нравилось.
— Так, работа — она же такая же! Только часов побольше, уроков. А ученики те же. И предмет тот же. Мне завуч говорила, что у тебя знания хорошие.
— Что, правда? — наконец-то повернула голову.
— Конечно, правда! Зачем мне врать? И дети спрашивали, когда появишься. Я сказал, что болеешь.
— Я не болела. Я прогуляла.
— За прогулы накажу. Это как раз моя функция. А дети ждут…
— Я не могу к детям. Мне стыдно…
— А мне не стыдно? Я принял учителя, дал ему детей, доверил, можно сказать. Я поддерживал всегда. Не ругал.
— Вы мужчина…, — совсем тихо, почти неслышным шепотом. — Вам легче…
— А завучи — женщины. А учителя в большинстве — женщины. А подружки твои, с кем приехала — они мужики, что ли? Эх-х-х… Дура-дурой.
— Ага. Дура. Поломала все…
— Да, не все. Не поломала еще. Только собираешься. Давай так. Завтра… Да, да — завтра. И не мотай головой, я все равно в темноте ничего не вижу! Завтра ты придешь ко мне в кабинет. Утром, с девчонками. И мы поговорим там. Уроков завтра я тебе не ставлю. Походим, посмотрим. Сходишь в библиотеку, там посидишь. С завучами поздороваешься. Детям покажешься. Предупредишь, что выходишь, чтобы учебники несли.
— Но я же…
— Ага, ты же. А я? Слушай сюда, девочка: мне нужен учитель. Ясно? Ты, как говорят, можешь стать хорошим учителем. Вот ты мне и нужна. Если ты хочешь поломать мне все планы — беги опять. Только помни, что ты не сама гуляешь, а срываешь учебу детям и срываешь процесс мне. И мне потом еще и тыкать будут наши «старослужащие», что слишком много воли вам давал… Вот ведь… Она же… Не может же… Зав-тра. Ут-ром. Ко мне. Ругать буду и песочить. И выговор напишу. Это обязательно. И приказ дам подписать с этим выговором. Но чтобы послезавтра уже пахала, как лошадка! Еще и факультативов накидаю — а то, гляжу, нечего тебе делать по вечерам, вот и бесишься со скуки!
— Я не со скуки, — жалобно-плаксиво протянула она.
— Со скуки, со скуки. А в школе тебя ждут… Идти туда надо, где ждут. Правда, ведь? Все, — директор встал, глянул сверху. — Пойду, посмотрю, как вы тут живете, чего не хватает. А ты посиди тут еще, посиди. А завтра — ко мне на ковер. Ага?
— Ага-а-а…
Он прикрыл аккуратно за собой дверь кухни, еще минут двадцать поболтал с девчонками в их комнате, в напряжении прислушиваясь, не хлопнет ли вдруг входная дверь, не пробежит ли опять она вниз по лестнице — и неизвестно куда. А потом медленно-медленно пошел домой, ловя лицом редкие снежинки.
Дома было уже темно. Все спали. На кухне ждала сковорода с холодной картошкой и куском котлеты.
«Чо сразу выгонять-то?»
— Вот, вот, смотрите! — завуч по внеклассной работе дергала школьника за рукав, но сдвинуть его с места не могла.
— А чо я, чо я-то… — гудел басом огромный и неповоротливый восьмиклассник, выглядевший гораздо старше своих лет.
— Это же до смертоубийства скоро дойдет! Как же можно!
— Да, а что я… Они первые…
— Кто — первые? Кто — вторые? И вообще, что случилось? — директор с интересом смотрел на эту сцену. Этого парня он уже знал, как очень слабого ученика, но на поведение его обычно не жаловались.