Крыльев не наблюдалось, зато, погребённый кучей волос, где-то среди них слабо дёргался раздвоенный гладкий хвост с кисточками-пиками на концах. Лицо полукруглое, продолговатое, но словно сшитое из кучи разных лоскутов — одна часть губ напрочь отличается от трёх других, так же различных между собой. При одном взгляде можно с лёгкостью подумать, будто от множества разных людей взяли по куску плоти и кожи и сшили их воедино. Лишь радужки оставались идентичными: нечеловеческие, алые, с тёмными продолговатыми зрачками. И это были ужасающие глаза.
Одежда Дьявола походила на лохмотья, ранее служившие одеждой богатейшим королям и вельможам. Потёртые, невысокие сапоги из серой кожи расшиты драгоценными камнями. Они бы смотрелись произведением искусства, если бы не рваная подошва, выдранные «с мясом» каблуки и выглядывающие из-за сбитых носков ноги. На ногах жутчайшие язвы — их совершенно не прикрывают нелепые, выцветшие, но когда-то ярко-фиолетового цвета, кюлоты. Выше — грязно-серая виста, поверх неё покрытый пятнами крови зелёно-желтый жюстокор — элегантная одежда королей, произвольно расписанная алым. Руки в кружевных перчатках без пальцев. Ногти вовсе не длинные, обычные: обгрызенные, обглоданные; на правой руке не хватает мизинца.
Разве таким его представляют истово молящиеся грешники, разве такому ему приносят жертвы на алтарях, разве таким он запечатлён важными в своей напыщенности клириками на фресках, пожелтевших от неумолимости времени страницах?
Но он был таким… а возможно, и не был. Возможно, разум Ивейна в присутствии этого дьявола умело играет с хозяином в прятки. Каков он, Дьявол? Вряд ли кто-то из живых имеет об этом понятие.
Людвиг усмехнулся потрескавшимися губами. На них запеклась корка от глубоких ран.
— Не стой столбом, сейчас очнётся, — с усмешкой напомнил.
А мальчишка — владелец тела, постепенно приходил в себя.
— Господин рыцарь? — растеряно спросил.
Голос у мальчика совершенно другой — совсем детский, с наивными непонимающими интонациями. Ребёнок ребёнком.
— Господин рыцарь… — снова, немного отстраняясь с помощью рук.
— Не называй меня так! — вырывается раздражённое.
Ивейн жалеет: его будущий невольный любовник ни в чём не виноват, однако сдержаться невозможно. «Рыцарем» его обычно называет только…
— П-простите, но я не могу запомнить ваше имя, только это, — дрожащим голосом.
Мальчик со страхом осматривается по сторонам, но храбрится, сжимая кулаки и губы.
Господи, что же Он с тобой сделал?
— Ничего особенного, — смех со стороны Дьявола. — Но ты каждый раз так ужасаешься, что я даже тронут.
Ивейн старается не обращать внимания на чужие слова. В конце концов, Дьявола видит он один.
— Ты знаешь, что сейчас произойдёт? — спрашивает он мальчишку.
Тот вздрагивает, но кивает. Даже не пытается бежать — пробовал, да куда ему против «господина рыцаря»?
— Тогда не противься, — тон успокаивающий, и Робин решается заглянуть мужчине в глаза.
Добровольное насилие — можно ли назвать так действо, творящееся между ними сейчас?
Дьявол с любопытствующей усмешкой удобнее устраивается в своём углу. Сегодня ему положено зрелище, так почему бы не насладиться им сполна?
И Людвиг наслаждается.
А рыцарь сжимает подбородок мальчишки, вынуждая его приоткрыть рот. Робин по-прежнему сидит на мужчине, не смея шелохнуться. Только жалобно кривит губы:
— Не хочу туда, обратно. Там нет никого — люди, но нечасто. И они такие… будто тени. Не хочу…
Замолкает, покорно принимая в рот средний и безымянный пальцы Ивейна. Облизывает их, смачивая вязкой от страха и волнения слюной.
— Успокойся, — советует ему рыцарь. — Это неизбежно.
А ещё очень хотелось не доставлять мерзавцу Людвигу дополнительный подарок в виде отчаянья и паники мальчишки. Ведь Дьявол всегда очаровывался смертными грехами и человеческими слабостями, их страстями.
Нет уж, не на сей раз.
Ивейн пальцами находит сжатое кольцо мышц, постепенно его разрабатывая, хотя в этом и нет особой надобности.
Ни капли лишних чувств. Какие вообще могут быть чувства, когда они марионетки в кукольном театре, пусть заправляет всем сам дьявол.
Робин мучительно краснеет и не может справиться с постоянно сбивающимся дыханием — реакция натренированного тела. Ёрзает, и Ивейн позволяет себе возбудиться — конечно, представляя сейчас немного иные картины.
Людвиг читает его как раскрытую книгу, искажает губы улыбкой-насмешкой, воплощением порока, заключённого в кривоватой пугающей линии.
Ничего не скроешь — это раздражает, но иногда — успокаивает.
Робин чувствует чужую, налившуюся кровью плоть и рассеянно, глядя куда угодно, лишь бы не на мужчину, произносит:
— Господин рыцарь… — запинается, забыв: просить он собирался, требовать или умолять.
Земное создание, как же ты живёшь в том чистилище, где ни одна душа не задерживается надолго?
— Глупый вопрос, — Дьявол устроился истинно по-королевски, почти как Крез, в своём наряде из лохмотьев и разметавшихся нечёсаных локонах.
Но Ивейн старается не смотреть на Людвига, практически механическим действием направляя свою плоть внутрь мальчишки. Тот не сопротивляется — опирается руками на грудь мужчины, накрепко зажмуривая веки и поджимая губы.
Обыкновенные движения вверх-вниз, однако рыцарь неожиданно резко выдыхает от вспыхнувшего в сознании образа: Дьявол ли подослал морок, или воспалённое сознание изголодавшегося странника — без разницы. Главное, стенки входа, сжимающие плоть, стали соблазняюще узкими, а тело мальчишки — почти желанным.
Дьяволу нравилось глядеть, как люди теряют достоинство, и он практически обожал те моменты, когда его драгоценный рыцарь терял самообладание и выдержку.
Он облизнулся, обнажив раздвоенный, словно у змеи, язык.
Забавно, забавно.
Скука на время уступала место любопытству.
Ещё с десяток, то быстрых, то удушающе медленных толчков, и Ивейн срывается — входит глубоко, до конца, чтобы своим семенем, завершив начатое, окончательно опорочить тело мальчишки.
Дьявол довольно хохочет, извиваясь в экстазе в своём углу. Сейчас он особенно уродлив, но Ивейн не замечает этого — мужчина, прикрыв глаза, даже не пытается побороть накатившую эйфорию.
А Робин позволяет себе глубокий, облегчённый выдох. Пусть теперь ему снова придётся отправиться в то одинокое место, зато там спокойней и безопасней, чем здесь.
Когда Дьвол неторопливо поднимается на ноги, Ивейн приподнимается на локтях, настойчиво прося:
— Пусть он ненадолго останется.
Людвиг задумчиво прикладывается палец к губам:
— Хорошо, всё равно ему, кажется, скоро пятнадцать. Но это — позже, а сейчас усните.
И обоих немедленно одолевает сон. Ивейн старается не прикрывать веки и остаётся вознаграждён: он успевает заметить появившееся из ниоткуда, склонившееся в реверансе перед господином существо: не мужчину, не женщину, безволосое, полуобнаженное, походящее на громадную крысу, с кандалами на запястьях, покорным восторженным взглядом и длинным, волочащимся по полу свитком. Оно стояло боком, позволив заметить глаз без зрачка и радужки, а затем рыцарь заснул, неспособный противостоять власти повелителя.
А когда проснулся, обнаружил себя крепко прижимающим к груди Робина — как часто бывало с Людвигом. Сам Дьявол играл с огнём и тенями, создавая из ничего различные фигурки и разыгрывая виртуозные теневые представления. Почуяв пробуждение вассала, он обернулся, без прежнего любопытства поглядев на него и мальчишку. Робин, поворочавшись, тоже проснулся.
— Я ещё… здесь? — растеряно.
— Да. Он разрешил тебе ненадолго остаться, — внимание Ивейна переключилось на мальчика.
Теперь, как он считал, ему предстояло выполнить свой человеческий долг.
— «Он» это кто? — Робин, выпроставшись из-под одеяла, присел на кровати.
— Дьявол, — простой ответ.
— Так это он… — мальчик не стал удивляться, ужасаться или просить доказательств. Задумчиво пробормотал: — А я думал, Бог, — затем заметно оживился. — Я думал, Бог испытывает меня или наказывает за какие-то прегрешения из прошлой жизни. Бог ведь всё видит.