Те отразились пляской целого кострища в каре-зелёных глазах. Они же, секундой позже, оторвались от фитилей, хороводом приближаясь к рыцарю. Тот оторвался от ужина, зачарованно уставившись на волшебное пламя. Даже ему нечасто удавалось видеть нечто подобное.
Огни приблизились к его колену. Ногу хотелось одёрнуть, однако, встретившись взглядом с мальчишкой, мужчина передумал. Ещё один взгляд на мерцающие огни вызвал лёгкое головокружение и цветные круги перед глазами, но через миг всё развеялось.
Ивейн грубо спросил бы, что за шутки, если б не высохшая ткань штанины на колене.
— Небольшой приз, — Людвиг вылез из воды и достал полотенце. — За слабость перед искушением.
Скрипнув зубами, рыцарь отложил еду в сторону. Поднялся, начиная резко раздеваться. Стягивая сапоги, наткнулся на оценивающий взгляд своего белокурого спутника.
Сколько они бродят вместе? Очень-очень долго, и Людвиг, кажется, видел его в самых разных обстоятельствах: одетым, обнаженным, растерзанным, истекающим кровью, униженным, обречённым, находящимся на пороге экстаза, страдающим… Но этот въедающийся в глубины сознания пытливый, нечеловеческий взгляд — снова и снова… Некстати вспоминается презрительное: «Не скули, рыцарь: ты не успел увидеть преисподней, а уже разоряешься об отчаянии. Ты хоть что-нибудь знаешь о подлинных страданиях? Поднимайся, тебе пока рано сбегать в Вельгаллу». Тогда не было понятно, кто имеет право так смотреть свысока, осуждать, насмехаться, но когда Ивейн понял, кто перед ним — возблагодарил Господа.
И получил в ответ громкий искренний хохот.
Множество ночей прошло с тех пор.
Вещи мужчина положил на кровать, а сам зашел в бадью. Вода успела остыть.
— Может сделаешь мне ещё подарок? — криво усмехнулся рыцарь.
— Обойдёшься, — мальчишка уютно закутался в одно из больших полотенец, сел на ту же кровать и критически поглядел на свою порцию пищи. — Немощное человеческое тело, — недовольно заключил. — Сколь многое ему требуется для выживания?
Ивейн вылил в бадью остатки едва тёплой воды, оставив немного, чтобы потом смыть с головы пену.
— Сон, еда и вода, — констатировал, вымывая волосы от пыли.
— А как же ваша пресловутая «любовь»? — Людвиг ухватил с подноса яблоко, вгрызаясь в него крепкими жемчужно-белыми зубами.
Раздался характерный сочных хруст.
— Любовь — да, но она — духовная ценность, — решил пофилософствовать мужчина. — Тебе не понять.
— Угу, — легко согласился тот. — Зато я не знаю голода, жажды и потребности во сне.
— Сейчас ты и тело — одно целое. Значит — нуждаешься, — Ивейн вылил на себя сначала мыльную воду, а затем чистую.
— Не совсем и не всегда. Впрочем, этого не понять тебе.
Он всегда обрывал разговор на таких моментах.
Остаток времени чужого купания Людвиг молча грыз яблоки и своеобразный деликатес этих мест — шоколад.
Ивейн вылез из воды лишь после того, как полностью вымылся и очистил голову от «мутных» мыслей. Он вытер волосы полотенцем, задумавшись, стоит ли отдавать пыльную одежду в стирку.
Они обычно путешествовали налегке, а при необходимости, Людвиг загадочным путём добывал всё необходимое: то ли доставал из преисподней, то ли попросту воровал — спустя года рыцарь пытался не вникать в такие подробности.
Он сел рядом с мальчиком, доедая свою порцию. Белокурый же уминал яблоки и шоколад, не желая прикасаться к иной пище.
— Ты свалишься от истощения, — предупредил его Ивейн.
— Может быть, — пожал плечами тот. — Когда это случиться, я обязательно соизволю накормить это тело. А пока пусть питается солнечной энергией.
— Люди не… — но видя, что его отказываются слушать, мужчина возвёл глаза к потолку.
Покончив с ужином, он достал вино, вскрыл бутылку и сделал пару глотков прямо с горла. В противовес его аккуратности в приёме пищи, это выглядело довольно необычно.
Поставив бутылку на пол, Ивейн широким жестом оттер рукой губы. Прислушался к своим ощущениям, оценив:
— Неплохо.
Людвиг, хмыкнув, поднялся, чтобы моментом позже, откинув полотенце, нагим лечь в кровать. Зимние ночи нынче выдавались холодные, поэтому мальчишка укрылся одеялом до самых ушей. Он терпеть не мог холода, пусть они трогали его намного меньше чем людей.
Ивейн молча наблюдал за копошениями спутника, затем тоже поднялся, подобрал с пола одежду, полотенца, сложив их на тумбочке, свои вещи положил рядом и по очереди потушил все свечи в комнате. Пару секунд глаза привыкали к темноте, а когда сквозь непроглядную тьму стали проступать очертания окружающих предметов, мужчина осторожно обогнул бадью, вёдра и, прихватив свои мечи, лёг в постель. Холодная сталь всегда лежала у него под боком, и вскоре один из рыцарей круглого стола умиротворённо спал.
Прошло около двух часов, прежде чем он проснулся, почувствовав подле своей кровати чьё-то чужое присутствие. Хотел было вскочить, но узнал, кто перед ним — распознал то ли по духу, то ли по запаху — отпустив рефлекторно сжатую ручку меча.
— Что-то случилось? — спросил вовсе не сонным голосом.
— Ничего особенного, — Людвиг нахально приподнял край одеяла и залез под бок мужчины. — Холодина адская.
— Людвиг, — растеряно.
Тот поднял голову, и Ивейн вскоре почувствовал, как раздвинулись в развратной усмешке губы мальчика.
— Ты всё правильно понял, рыцарь, — и мягким искушающим шепотом: — Сегодня. Согрей меня, — то ли приказ, то ли просьба, то ли приглашение.
Во всяком случае, отказ не принимается.
Мальчишка дотрагивается пальцами до живота мужчины, скользит вниз и почти дотягивается до паха, когда его запястье перехватывают, отводя руку в сторону. Сжимают её почти до синяков, стараясь не потерять контроль над ситуацией. Хотя, какой контроль? Людвиг крайне редко позволял кому-то править балом.
Не теряя времени, он выкручивается, переворачиваясь так, чтобы оказаться сидящим на чужой талии.
— Трусишь, рыцарь? — насмешливо.
Небрежный взмах кисти в сторону — свечи снова полыхают, однако этот огонь странный, колдовской, со вздымающимися, приковывающими взгляд искрами.
Взгляды скрещиваются, точно заточенные палаши. Ивейну одновременно невыносимо и желанно видеть в мальчишеских глазах прекрасно знакомые «чужие» отблески.
— Значит, опять? — прикусив губу, спрашивает.
— Сам видишь, — Людвиг не теряет времени на объяснения — свободной рукой касается лёгкой щетины на подбородке мужчины, проводит от неё по горлу, ключицам, вниз к груди.
И медленно, тягуче двигает бёдрами, уже имитируя содомское действо.
Ивейн через силу глубоко выдыхает, но теперь не пытается отстранить нахала. А тот берёт его грубую мозолистую руку в свои две, подносит к лицу, и глядя рыцарю в глаза, проводит языком дорожку по большому пальцу. Ивейна тут же сотрясает крупная дрожь, а тело буквально прошибает внутренний, где-то постыдный жар. Разве пристало благородному сгорать от страсти? Однако он сдаётся на милость искусителя и обречённо прикрывает глаза.
— Видишь, — жарко шепчет дьявол, — ты сам этого хочешь.
— Я хочу тебя, — сквозь зубы, — а не…
— Знаю, — самодовольный смех, — но увы.
Понимая, что последует далее, рыцарь приподнимает веки, опирается на локти, чтобы вновь лицезреть удивительную сцену отделения духа от тела. Дьявол, в его настоящем обличии, словно сделал шаг в сторону, тем самым пробуждая сознание настоящего владельца духовного вместилища. Огонь свечей затрепетал без малейших признаков ветра, а тени на стенах сложились в тощего растрёпанного кота со зловещей ухмылкой. Адское создание распушило потрёпанный хвост и тут же «сбежало» в ближайшее окно.
А Ивейн не мог отвести взгляда от нечеловеческого существа: тот был удивительно красив и, одновременно, до неприличия уродлив. Он не подходил ни по каким человеческим критериям под идеал прекрасного, однако, стоило ли применять их к изначально иному существу?
Голову Дьявола, как во многих былинах и мифах, венчали огромные полуметровые рога, но, в отличие от описаний в текстах сказаний, они не оставались цельными, а разветвлялись, закручивались, образуя странной формы то ли ореол, то ли корону. В них путалась иссиня-чёрная шевелюра — и такой «чернотой» волос не могла похвастаться ни одна женщина и ни один мужчина. Локоны волочились по полу, некоторые из них заплетённые в косы, некоторые либо свободно ниспадали с плеч, либо, запутанные в рогах, играли свою роль в своеобразной сложной причёске — если так можно было назвать тот сущий хаос на голове.