Есть правила писаные и неписаные, и я столкнулась и с теми, и с другими в первый же день работы в отделе. Неписаное правило гласит, что новому детективу поручают самую неприятную работу, а это утром без вариантов вело уже к правилу писаному: городские больницы обязаны сообщать обо всех случаях огнестрельных ранений, а отдел обязан их расследовать. Работа скучная и обычно не приносящая результатов, но правила есть правила.
Умножай всё на два, если ты — женщина в мире мужчин.
С этим я и вышла из отдела.
Мне достался самый плохой автомобиль, естественно, без GPS на приборной панели и без карты в бардачке, но я нашла больницу достаточно легко. Это было большое здание, выкрашенное в бежевый цвет, к юго-востоку от центра города. Я показала свой девственно новый жетон и была направлена на пятый этаж. Не совсем в реанимацию, как мне сказали, но почти то же самое. С условием, что я выключу свой телефон.
Медсестра встретила меня там и провела к доктору, имевшей седые пряди в волосах и вид умного человека, обладающего деньгами. Та сказала, что я приехала впустую. Пострадавший спал и не собирался просыпаться в ближайшее время, потому что ему ввели успокаивающее, название которого показалось мне достаточно сложным. Но я была новичком, и мне нужно было писать отчет, поэтому я поинтересовалась её прогнозом.
— Огнестрельное ранение, — ответила она, как будто я совсем не дружила с головой, — Слева, почти под самой рукой, сломано ребро и повреждена мышца. Не очень приятно. Поэтому и болеутоляющие.
— Калибр? — спросила я.
— Не имею понятия, — ответила она, — Но это точно не пневматика.
Я попросила взглянуть на парня.
— Вы хотите посмотреть, как он спит?
— Я должна всё описать в отчете.
Она беспокоилась по поводу инфекции, но позволила мне заглянуть через окно. Я увидела парня, крепко спящего на регулируемой кровати. Очень необычный парень. Короткие грязные волосы, простые черты лица. Он лежал на спине. Простыня сползла ему на бедра, открывая голый торс. Манжета тонометра была надета высоко на его левую руку, шланги лежали за рукой, а на пальце была прищепка. Я видела ритм его сердца на мониторе. Монитор пищал в такт, громко и мощно, как и должно быть. Парень был просто огромен, даже больше, чем сама кровать. Он был не меньше шести футов и пяти дюймов и фунтов двести пятьдесят весом. Настоящий гигант. Руки, как перчатки кэтчера. Заготовка человека, покрытая рельефными мышцами. Не старый, но уже и не молодой, он выглядел побитым жизнью. У него были шрамы повсюду. Большой старый шрам внизу живота был похож на огромную белую морскую звезду с толстыми, грубыми стежками. Старый шрам от пули в груди. Калибр 0.38, почти наверняка. Богатая событиями жизнь. То, что не убивает, делает тебя сильнее.
Спящий, он выглядел вполне мирно.
Я спросила, — Есть идеи по поводу того, что с ним произошло?
— Скорее всего, он сделал это себе не сам, — сказала доктор, — Если только он не акробат.
— Я имела в виду, он ничего не сказал вам?
— Он приходил в сознание, но не сказал ни слова.
Я спросила, — У него были документы?
— Все его вещи находятся в сумке, — сказала доктор, — в приемном покое.
Это была очень маленькая сумка из прозрачной пластмассы, с застежкой-молнией, какие люди используют при перелётах. На дне была рассыпана мелочь, пара долларов. Еще была пачка купюр, пара сотен, а может и больше, в зависимости от достоинства банкнот. Кроме того, была банковская карта и старый, затёртый паспорт. И завершала всё складная зубная щетка для путешествий, собранная в походное положение, щетиной внутрь пластикового чехла.
— Это всё? — спросила я.
— Вы думаете, мы воруем у наших пациентов?
— Вы не будете против, если я осмотрю?
— Вы коп, — ответила доктор.
Банковская карта выпущена на имя Дж. Ричера и была действительна еще год. Паспорт выпущен три года назад на имя Джека Ричера. Не Джона, а Джека, как и было, наверное, написано в его свидетельстве о рождении. Второго имени не было, что не совсем обычно для Америки. На фотографии изображение, похожее на лицо, лежавшее на подушке. Только на тринадцать лет моложе, и выражавшее что-то среднее между терпением и готовностью взорваться, словно парень приготовился ждать ровно столько времени, сколько фотографу необходимо, и ни секундой больше.
Ни водительского удостоверения, ни кредитной карты, ни сотового телефона.
Я спросила, — А где его одежда?
— Ничего ценного, — сказала доктор, — Мы всё сожгли.
— Почему?
— Возможность заражения. Я видела бездомных в парке, одетых лучше.
— Он что, бродяга?
— Я же говорила вам, что он не сказал ни слова. Может, он эксцентричный миллионер, откуда я знаю?
— Похоже, он в неплохой форме.
— Это если не считать, что он лежит на больничной койке и весь в бинтах?
— Я имела в виду общее впечатление.
— Здоровый, как конь. И такой же сильный.
— Когда он придёт в себя?
— Возможно, к вечеру. Я ведь дала ему лошадиную дозу.
* * *
Я вернулась к концу своей смены. Никто мне за это не доплатит, но я была новичком и хотела произвести хорошее впечатление. Звонков о стрельбе не поступало, так же, как и слухов. Никаких других жертв, свидетелей и звонков на 911. Как я поняла, это было в порядке вещей. Это город. У его изнанки своя жизнь. Как в Вегасе. Всё, что происходит там, там и остаётся.
Какое-то время я еще порылась в базах данных. Ричер — не совсем обычная фамилия, и я подумала, что комбинация Джек-прочерк-Ричер, вероятно, будет еще менее распространена. Но данных о нём не было. Говоря другими словами, все ответы были отрицательными. У парня не было ни телефона, ни машины, ни лодки, ни трейлера, ни кредитной истории, ни дома, ни страховки. Ничего. Было лишь несколько давних записей с военной службы. Он был офицером военной полиции, служил в основном в подразделении по расследованию уголовных преступлений, имел несколько наград, что вначале вызвало у меня теплое чувство, но затем обеспокоило. Тринадцать лет честной службы, и вот теперь он не имеет своего дома, ранен в бок и носит одежду настолько грязную, что больница вынуждена была сжечь её. Это не совсем то, что хочет услышать новенький детектив в свой первый день работы.
Было уже темно, когда я вернулась в больницу. На пятом этаже я обнаружила, что великан проснулся. Я знала его имя, поэтому представилась сама, чтобы наладить контакт. Так сказать, попыталась быть вежливой. Я сказала ему, что должна составить отчет — так положено, и спросила его, как всё случилось.
Он ответил, — Я ничего не помню.
Это было похоже на правду, физическая травма может вызвать ретроградную амнезию. Но я не поверила. У меня возникло чувство, что он что-то недоговаривает. Я начала понимать, почему его досье такое тонкое. Придётся хорошо поработать, чтобы прояснить кое-какие детали. Если честно, меня это устраивает. Я получила повышение по службе, потому что я хороший следователь. И мне нравится решать сложные задачи. Один мой старый приятель говорил, что на моей надгробной плите нужно написать: Заговорит любой.
Я попросила, — Помогите мне в этом.
Он взглянул на меня своими ясными голубыми глазами. Какой бы коктейль из болеутоляющих они ни использовали, это не подействовало на его способность размышлять. Его взгляд был беззаботным и дружелюбным, и в то же время мрачным и опасным, мудрым и наивным, дружеским и хищным. У меня появилось ощущение, что он знает сотню способов помочь мне и столько же способов покончить со мной.
Я сказала, — Я на этой работе новичок, и сегодня мой первый день. Мне надерут задницу, если я не сделаю это.
— Это было бы неправильно, — сказал он, — Потому что это очень симпатичная задница.
Это было похоже на начало обучения азам профессии, поэтому я не стала на него обижаться. Он лежал раненый и беспомощный, наполовину голый, излучая ленивое обаяние.