Черный прибой Озерейки - Сезин Сергей

Светлой памяти морских пехотинцев, павших в боях за мой родной город, посвящается.

Автор хотел бы также выразить свою искреннюю благодарность людям, помогавшим ему в написании книги своими советами и информацией. Особенно это касается новороссийских краеведов Helli и Сергея Александровича Санеева.

Не все из помогавших захотели сообщить свои имена для выражения благодарности им, но их помощь не забыта.

Глава первая

Поезд «Москва – Новороссийск» стоял на станции Тоннельная, и меня уже охватывало нетерпение: когда же наконец он тронется? Да, я помнил, что стоянка десять минут, а потом мы тихо въедем в первый тоннель. Справа будет мокрый склон горы – видимо, там все время родники пробиваются сквозь земляную толщу, – а слева будет только бетон. Зажгут дежурное, или аварийное, освещение – не знаю, как правильно это назвать. За окном тоже будут гореть фонари в самом туннеле… Раньше я здесь начинал окончательные сборы, переодевался в парадное (ну, скажем так) из вагонного, складывал вещи в сумку или чемодан, выбрасывал остатки еды и прочий мусор. Но сегодня меня от нетерпения проняло аж в Крымске заняться этим, поэтому все уж было готово к Тоннельной. И даже раньше. Прямо подмывало поскорее собраться. А поскольку оба попутчика выходили в Тоннельной, то это было лишним стимулом.

Вагон опустел, и я прошелся по нему, борясь с нетерпением. Да, так и есть: люди остались только в четырех купе. Ну да что еще ждать от сентября – народ схлынул к началу учебного года, теперь их будет куда меньше. Впрочем, я тут не был уже три года, вдруг что-то изменилось по сравнению с прежним временем. Ладно, у меня все равно вопрос с жильем решен, а вот с остальным – увидим. Я так хотел этого «увидим», что не мог сидеть в купе и все время вскакивал и ходил. Хотя мне дали только надежду на то, что все изменится, а вот сбудется ли эта надежда? Я три года надеялся и уже стал думать, что все осталось в прошлом, и вот теперь…

Давно не жил в Новороссийске, бывая там только в отпуске, особенно после того, как родители переехали к брату в Волгоград.

Вот четыре года назад я, приехав сюда, встретил на улице Ирину и влюбился в нее. Потом она приезжала ко мне в Брянск, мы переписывались, а потом – разрыв… Так что я сюда перестал ездить – было больно ходить по улицам, на которых я не встречу ее. Потом стало легче, а еще позже выяснилось, что Ирина теперь сожалеет о разрыве и готова все изменить в отношениях на то, что было прежде. Так что я еле дождался сентября, благо у нас на работе случился период «мертвого сезона» с новыми заказами.

Вроде уже пора трогаться, а мы все еще стоим и стоим. Нет, надо сесть и посидеть… Проводники обычно просят по вагону при прохождении тоннеля не бегать, а сидеть в своем купе. Поэтому я сел, насильно заставив себя. Нетерпение заставляло сердце рваться из груди, потому я и отвлекал себя: вот сейчас тронемся, доедем до мокрого склона, потом будет темнота туннеля, потом выедем на свет. Справа вдали будет станица Раевская, а слева какие-то домики, в которых живет охрана туннеля, а шоссе на Новороссийск останется сверху. Потом мы проедем второй, меньший туннель, а сверху будет перевал Волчьи Ворота, а впереди…

…Зашипел воздух в тормозах. Сейчас, наверное, тронемся. Но мы не двигались и не двигались. Мне отчего-то захотелось спать, и я привалился к стенке купе. Вот не вовремя меня пробило: доуговаривался, досамоуспокаивался и досамозатормозился. Ну ладно, делать-то до вокзала все равно нечего, только переживать. А поезд будет тащиться, словно нарочно, медленно: то в Гайдуке тормознет, хотя в расписании там стоянки нет, то неспешно протащится вдоль гаражей за Кирилловской петлей, да и потом на Мефодиевке он не летит стрелой… Ну даже если засну, то разбудят. Дальше Новороссийска поезд все равно не идет. Как ни пытайся, но сильно за вокзал не продвинешься, не получится. Я попытался вспомнить, где кончаются железнодорожные пути – на Шесхарисе или раньше. Смог вспомнить только, что они есть у довоенного Дворца цементников, но вот дальше куда они уходят, память отказывалась сообщить. Пути явно куда-то сворачивали – наверное, на электростанцию.

Да, Дворец цементников, один из двух, которых нет, хотя они и есть оба. Не повезло с этим парадоксом комбинату «Новоросцемент». Первый из них построили до войны, и торжественное открытие должно было быть в июне сорок первого – может, даже и двадцать второго июня, тут я точно не помню, – но началась война. Через год дворец оказался на линии фронта, который простоял там целый год. От него уцелели одни стены, и те не в комплекте. После войны решили оставить его как памятник обороны города. Развалины, наверное, даже укреплять пришлось, чтобы не упали. И без дворца цементники жили лет тридцать-сорок, но начали-таки снова строить, уже на другом берегу бухты, за городским пляжем. Возвели коробку, и тут всё затормозилось. В конце восьмидесятых много объектов так перешли из долгостроя в недострой, а с тех пор денег на его достройку не появилось. Так и украшают город руины двух дворцов культуры цементников с обеих сторон бухты. Новые, конечно, выглядят лучше, хотя я их уже давно не видел, вдруг и они уж завалились, ибо дожди шли, вода затекала, арматура десятилетиями ржавела… Спать хочется все сильнее. Поезд все никак не движется. Что же это меня в сон так клонит, мокрая гора так влияет, что ли? Никогда такого не было. Или я так изнервничался, что у меня все душевные силы вышли?

Перестал бороться с дремотой и прилег головой на желтую кожу чемодана. Стало как-то прохладно. Бывает такое, когда сложно задремать, но как согреешься, так и задремлешь… Перед отключением мне только подумалось: лишь бы не въехать в море во сне, а дальше – уже всё…

Увы, дурные мечты сбываются. Вот мечтаешь снова встретиться с Ириной и чтобы все снова стало как и прежде, так три года ждешь, но едва теплится, как церковная свеча, надежда… Да и того, когда другие мечты исполнятся, ты можешь не дождаться… А тут вот пожалуйста, подумаешь почти в шутку, и сразу же получи и распишись! Подумал так и заснул, а проснулся мордою в море. Неужели, пока я спал, поезд проскочил стрелку, въехал в порт и с причала нырнул в пучину. И куда же я тогда выплыл? А в кучу водорослей, наполовину сухую, и теперь еще ленивая волна мне голову и плечи окатила. Полный рот горько-соленой воды, ибо я его только что разинул, а на радость мне волна и вкатилась в него. На карачках, отплевываясь и ругаясь, отполз назад, через полосу мокрой гальки, и оттого следующая волна меня не достала.

Тело себя чувствовало неуютно, как после дурного сна днем. Из-за того и днем спать не люблю – устанешь, ляжешь спать и часок подремлешь, а потом и не рад, что заснул. И голова болит, и мышцы какие-то как перемятые, и пить хочется, и прочие удовольствия. Но хоть и нет любви к дневному сну, иногда никуда от этого не денешься, особенно когда устанешь как собака. Так что и сейчас я чувствовал все сто процентов возможных гадостей от дневного сна. Сколько их бывает – так все сейчас есть, и ничто не забыто. И как я в это место попал, и где это я влез в воду? Ну, хоть морская, а не речная, как в Цемесе и Мысхако – тогда бы не только отплевывался, но и стираться пришлось, больно вода в этих речках мутная, а кое-где и зловонная, как в киплинговской реке Лимпопо. В море все же вода почище, хотя можно и там себя порадовать и грязью, и мазутом, правда, мазут сейчас в море встречается пореже, чем в моем детстве. Но что-то гнетет мою душу, и пока я встаю с четверенек, как-то не так себя чувствую, и это не только оттого, что голова болит, а словно я стал сам по себе какой-то не такой и не так руками двигаю. И не зря это меня гнетет, ибо глянул я на свои руки и вижу, что они не те, что были у меня в Тоннельной и раньше. И на них не рукава рубашки, а какая-то знакомая одежда, только не моя, и не джинсы на мне, а солдатские галифе, какие я уже сто лет не носил. Ну, правда, сапоги можно считать что мои, хотя они должны остаться в кладовке дома, ибо в них только разное по хозяйству творю, особенно в мокрую погоду, а чтобы на юг взять в отпуск – до такого не додумался. И ремень с якорем на бляхе! У меня такого сроду не было, со звездой еще валяется где-то в чемодане, вместе с вещами, что уже не понадобятся, но выкинуть еще жалко. И сам я какой-то не такой. Пониже ростом, как мне кажется, но при этом покрепче, и такие накачанные руки у меня были только на службе, потом уже столько тяжелого таскать не приходилось. Поднял руки, лицо потрогал – вроде как бы такое же, в основном. Немного ободранное, и водоросли поприлипали, побритое, но щетина уже пробилась, как во второй половине дня, вот только куда делись усы? Стрижка, опять же, как в армии была. В иное время я так коротко не стригся, хоть битловской шевелюры даже в школе не носил. Мышцы болят, как будто я не с полки встал, а огород вскопал, но чего-то серьезно болезненного не ощущаю, есть не хочется хоть и… Стоп, а это я или не я? И если не я, то кто же? От этой мысли мне стало дурно, и я, отшатнувшись назад, сел на камни. Получилось очень чувствительно, ибо камни попались не мелкие.