Нет - уж если бы американцы оказались поблизости, первым предупреждением стали бы его люди, безмолвно падающие замертво.
Он дал знак Перкинсу, чтобы тот передал унтерам приказ - держать людей начеку, оружие заряженным и изготовленным к бою. Увидел, как дернул плечом капрал, получив распоряжение - кажется, посчитал это прямым оскорблением.
Тем не менее приказ он исполнил, и чувство напряженной неловкости Уильяма понемногу отпустило.
Его мысли вернулись к недавней поездке; он обдумывал, когда - и где - сможет теперь встретиться с капитаном Ричардсоном, чтобы доложить ему о результатах разведки.
Большую часть наблюдений он затвердил наизусть, а в дороге записывал только то, что должен был, и что было закодировано в маленьком томике Нового Завета, который дала ему с собой бабушка. Книга все еще лежала в кармане гражданского сюртука, оставленного им на Стейтен-Айленде. Теперь, когда он благополучно вернулся в лоно армии, возможно, ему придется изложить свои замечания в соответствующих отчетах?
Он мог бы...
Что-то подняло его в стременах, как раз вовремя, чтобы уловить вспышки и треск мушкетных выстрелов из лесочка слева.
"Держись!"- закричал он, заметив, что его люди начинают опускать оружие. "Ждать!"
Отсюда было слишком далеко, а прямо перед ними, ближе к лесу, расположилась еще одна колонна пехотинцев.
Они качнулись в ружейном порядке - и выпустили по лесу залп; первый ряд припал на колено, и второй выстрелил поверх их голов.
Из леса раздался ответный огонь; он увидел, как один или два человека упали, кто-то в шеренге зашатался, но линия снова сомкнулась.
Еще два залпа, вспышки ответного огня, уже разрозненные - краем глаза он заметил движение и, повернувшись в седле, обнаружил целую партию лесорубов-вудсменов в охотничьих рубашках, бегущих с противоположной стороны рощицы. В роте перед ним их заметили тоже.
Команда сержанта - и, примкнув штыки, они ринулись вслед за ними, хотя Уильяму было ясно, что им никогда не догнать убегающих вудсменов.
Подобные стычки случались постоянно, в течении всего дня, по мере того, как армия продвигалась вперед.
Павших подбирали и перевозили в тыл - но их было немного.
В какой-то момент один из бойцов роты Уильяма был обстрелян - и он почувствовал себя кем-то богоподобным, почти божественным, когда отдал приказ атаковать - и они хлынули в лес, как поток гневных шершней, со штыками наперевес, и даже убили одного мятежника, тело которого вытащили потом на поляну.
Капрал предложил повесить его на дереве, в назидание другим повстанцам, но Уильям твердо отклонил предложение как недостойное, и велел оставить человека лежать на опушке леса, где он мог быть найден своими товарищами.
Ближе к вечеру пришел приказ по линии марша, от генерала Клинтона.
Они не будут делать привала и разбивать лагерь. Короткая остановка, сухой паек - а затем продолжать наступление.
По рядам пробежал шепоток удивления, однако солдаты не возроптали. Все они пришли сюда сражаться; и марш возобновился с еще большим упорством.
Шел дождь, иногда, урывками - и с наступлением угрюмого, зловещего заката раздражение стрелков в цепи постепенно утихло.
Было не слишком холодно, и, несмотря на то, что одежда его промокла и запачкалась, Уильям все равно предпочел бы эти холод и сырость духоте и подавленности дня накануне.
По крайней мере, дождь остудил пыл его лошадки, которая оказалась той еще штучкой; существо это было нервное, пугливое, и ему поневоле пришлось усомниться в добрых намерениях капитана Грисволда, одолжившего ее ему.
Наконец, утомленный этим бесконечным днем, мерин перестал останавливаться на каждом шагу, шарахаясь от снесённых ветром ветвей и пугливо дергая поводья, и побрел дальше, прижав уши в усталом смирении.
Для первых нескольких часов ночного марша это было совсем неплохо.
Однако после полуночи груз напряжения и бессонницы начал сказываться и на мужчинах. Солдаты спотыкались и мешкали, и чувство подступающей со всех сторон темноты и напряженности между собой легло на их лица.
Уильям подозвал к себе Перкинса. Рядовой с мягкими детскими щечками появился, мигая и позевывая, и шагал рядом с ним, положив руку на кожаное стремя, пока Уильям терпеливо объяснял ему, чего он от него хочет.
"Спеть?"- переспросил Перкинс с сомнением. "Ну, думаю, могу и спеть, да, сэр. Правда, только псалмы. Или гимны."
"Не совсем то, что я имел в виду..."- сказал Уильям. "Иди, попроси сержанта... Милликин, не так ли? Ирландец? Все, что он сам любит, если это будет достаточно громко и бодро."
В конце концов, они не пытались скрывать своего присутствия; американцы уж точно знали, где они находятся.
"Да, сэр,"- задумчиво сказал Перкинс, и отпустив стремя, растаял в ночи.
Уильям проехал еще несколько минут в задумчивости, а потом услышал, как Патрик Милликин затянул высоким, отчаянно громким ирландским голосом непристойную песенку.
По рядам мужчин рябью пробежал смех, и к тому времени, как тот добрался до первого припева, кто-то из них к нему присоединился.
Ещё два стиха - и они уже ревели ее с вожделением, все вместе, не исключая самого Уильяма.
Конечно, они бы не выдержали еще нескольких часов на марше, с полной боевой выкладкой - но к тому времени, как запас любимых песен был исчерпан, а дыхание восстановлено, никто уже не спал - и они с энтузиазмом пошли по второму кругу.
Перед самым рассветом на Уильяма пахнуло морем, перекрыв болотистый запах марширующей под дождем грязной шеренги. Мужчины, и так уже насквозь мокрые, начали продираться через ряд мелких приливных бухточек, заводей и проток.
Еще через несколько минут гул пушечного выстрела взломал ночь, и болотные птицы с тревожными криками взмыли в светлеющее небо.
***
В ТЕЧЕНИИ СЛЕДУЮЩИХ ДВУХ ДНЕЙ Уильям так ни разу и не понял, где же они находятся.
В депешах и срочных сообщениях, которые поступали из штаба в армейские части, то и дело мелькали такие названия, как "Перевал Ямайка", "Флэтбуш" и "Гованус-Крик" - но, возможно, с тем же успехом в них могли поминать "Юпитер" или "Обратную сторону Луны"- во всех значениях этих слов.
Он действительно видел Континенталов, наконец-то. Целые полчища. Болота ими так и кишели.
Первые несколько столкновений были жестоки, но скоро роты Уильяма были отведены в тыл, для поддержки; только раз они оказались достаточно близко к огню, отражая встречное наступление группы американцев.
Тем не менее он пребывал в состоянии постоянного возбуждения, пытаясь увидеть и услышать все сразу, опьяненный запахом порохового дыма, даже когда плоть его содрогалась от пушечных разрывов.
Когда на закате стрельба прекратилась, он взял немного печенья и сыра, но так их и не попробовал, а мгновенно заснул от полного изнеможения.
Во второй половине второго дня они нашли себе какую-то прогалину позади большого каменного фермерского дома, занятого британскими и Гессенскими частями под артиллерийскую огневую точку; стволы пушек торчали из окон наверху, влажно поблескивая от постоянных дождей.
Теперь проблемой стал отсыревший порох; патроны были в порядке, но если порох, засыпанный в запальные стволы, оставался в них больше чем на минуту, он начинал твердеть и делался совершенно негодным.
Для того, чтобы загрузить стволы, приходилось откладывать до последнего момента, до самой стрельбы; и каждый раз, сцепив зубы, Уильям в тревоге ожидал, когда будет отдан приказ.
С другой стороны, иногда никаких сомнений не было.
С хриплыми криками кучка американцев выскакивала из-за деревьев рядом с передним фасадом дома и атаковала двери и окна.