По этой же причине многочисленные попытки римских цезарей вернуться к республике потерпели неудачу. Республиканцы либо погибали в гражданской войне, либо выходили из неё изменившимися.
8
Второе возражение опровергнуть несколько труднее – у части читателей оно уже возникло: почему одно только «нет» должно иметь значение? Ведь можно допустить, что среди девяноста девяти других голосов есть те, что были поданы из самых искренних убеждений и по самым веским причинам?
И в самом деле, этого невозможно отрицать. Мы подошли к вопросу, в котором никакой компромисс не представляется возможным. Подобное возражение обосновано, даже если был подан лишь один искренний голос «за».
Представим себе один идеальный голос «за» и один идеальный голос «против». В их носителях являет себя раздор, который таит в себе время, когда «за» и «против» взрастают даже в груди отдельного человека. «За» означает необходимость, «против» – свободу. Исторический процесс развивается так, что обе силы, как необходимость, так и свобода, влияют на него. История деградирует, когда одна из этих сил отсутствует.
То, какая из сил виднее, зависит не столько от ситуации, сколько от наблюдателя. При этом противостоящая ему сила всегда будет заметнее. Свобода ограничена необходимостью, но всё же именно необходимость придаёт свободе её стиль. Этот стиль и есть та отличительная черта, в которой люди и народы либо соответствуют своему времени, либо погибают.
Под уходом в Лес мы понимаем свободу одиночки в этом мире. Этим термином мы также выражаем трудность, и даже заслугу, состоящую в том, чтобы быть одиночкой в этом мире. В том, что положение одиночки изменилось и неизбежно ещё изменится, не подлежит сомнению, но вместе с тем изменилась также и свобода, хоть и не в своей сути, но, несомненно, в своей форме. Мы живём в эпоху Рабочего; истинность этого утверждения со временем становится всё очевиднее. Уход в Лес создаёт внутри данного порядка движение, которое отличает его от зоологического образования. Это не либеральный и не романтический акт, но пространство действия маленьких элит, тех, кто кроме требований времени сознает ещё нечто большее.
9
Подающий свой одинокий голос – это ещё не Ушедший в Лес. С исторической точки зрения он скорее опоздавший. Это заметно даже по тому, против чего он выступает. Только если он окинет взглядом всю партию целиком, он сможет сделать свой собственный, быть может, неожиданный ход.
Для этого он, прежде всего, должен выйти за рамки устаревших представлений о большинстве, которые по-прежнему влиятельны, хотя они уже давно были разоблачены Бёрком и Риваролем. В рамках этих представлений меньшинство в один процент не будет иметь совершенно никакого значения. Мы видели, что оно служит скорее для того, чтобы ещё больше утвердить подавляющее большинство.
Представления изменяются, как только от статистических соображений отказываются в пользу соображений ценности. В этом случае этот одинокий голос настолько сильно отличается ото всех остальных, что именно он и придаёт им направление. Мы можем быть уверенны в том, что человек, подающий этот голос, не только способен сформировать собственное мнение, но и к тому же способен следовать ему. Поэтому мы также можем признать в нём человека мужественного. Если во времена господства непосредственного насилия, затянувшиеся, быть может, надолго, обретаются одиночки, хранящие сознание своих прав даже жертвуя собой, то именно здесь нам и необходимо искать. Даже там где они молчат, вокруг них, как над скрытыми под водой рифами, всегда будет волнение. Они доказывают, что превосходство в силе даже там, где оно изменяет историю, не способно создать право.
Если смотреть на вещи с этой точки зрения, сила одиночки, окружённого неразличимыми массами, не кажется уже столь ничтожной. Нужно также учитывать, что одиночку почти всегда окружают близкие люди, на которых он влияет, и которые разделяют его судьбу, в случае если он погибает. К тому же эти близкие не то же самое, что члены бюргерской семьи или приятели прошлых времён. Речь идёт о более крепких связях.
Тем самым получается сопротивление не только одного из ста избирателей, но и одного из сотни всего населения. В подобном подсчёте есть слабое место, поскольку в него включаются также и дети, хотя на гражданской войне человек рано становится совершеннолетним и ответственным. С другой стороны, в странах с более древней историей права эту цифру следует повысить. Впрочем, речь идёт уже не о числовых соотношениях, но о сгущении бытия, что подводит нас к совершенно иному порядку. В рамках этого порядка нет уже разницы, противоречит ли мнение одиночки мнению сотен или тысяч других людей. К тому же его познания, его воля, его способности могут быть равноценны подобным качествам десяти, двадцати, даже тысячи других людей. Как только он решится выйти за пределы статистического, ему вместе с рискованностью станет очевидна и безрассудность этого предприятия, уводящего вдаль от привычных истоков.
Достаточно, если мы предположим в городе с десятью тысячами жителей существование сотни человек, решивших добиться свержения власти. Тогда в миллионном городе окажутся десятки тысяч Ушедших в Лес, если мы воспользуемся этим термином, не вдаваясь пока в его значение. Это огромная сила. Её достаточно даже для свержения могущественных тиранов. Диктатуры не только несут угрозу другим, но и сами находятся под угрозой, поскольку их насильственное развёртывание в свою очередь возбуждает глубокую антипатию. В подобном положении боеготовность ничтожных меньшинств способна внушать опасения, особенно если они смогли разработать собственную тактику.
Именно этим и объясняется колоссальное разрастание полиции. Численное увеличение полиции до уровня армии на первый взгляд кажется странным в державах, где одобрение стало столь подавляющим. Это должно служить знаком того, что потенциал меньшинства растёт в том же соотношении. Так оно и есть на самом деле. От человека, который при так называемом голосовании за мир, проголосовал против, в любом случае следует ожидать сопротивления, особенно когда правитель оказывается в трудном положении. И наоборот, нельзя с той же уверенностью рассчитывать на одобрение остальных девяноста девяти процентов в ситуации, когда положение дел станет неустойчивым. Меньшинство в такой ситуации подобно лекарству с сильным и непредсказуемым действием, инъецированному в государство.
Чтобы подобные отправные точки выявлять, отслеживать и контролировать, необходима полиция огромных размеров. Недоверие растёт вместе с согласием. Чем больше доля хороших голосов приближается к ста процентам, тем больше будет число подозреваемых, поскольку предполагается, что сторонники сопротивления согласно очевидному статистическому правилу переходят в то ненаблюдаемое состояние, которое мы назвали уходом в Лес. Отныне под наблюдением должен быть каждый. Слежка протягивает свои щупальца в каждый квартал, в каждый дом. Она стремится проникнуть даже в семьи и достигает своего крайнего триумфа в самообвинениях на крупных показательных процессах: здесь мы наблюдаем, как индивид выступает в роли собственного полицейского и содействует собственному уничтожению. Он больше не цельный индивид, как в либеральном мире, но разделён государством на две половины, виновную и ту, что сама себя обвиняет.
Как удивительно видеть эти высокооснащённые, гордящиеся обладанием всеми средствами принуждения, государства, и в то же время сознавать, насколько они уязвимы. Забота, которую они вынуждены уделять полиции, уменьшает их внешнюю силу. Полиция ограничивает бюджет армии, и не только бюджет. Если бы большие массы были столь прозрачны, столь однородны в своих мельчайших частицах, как это утверждает пропаганда, тогда полицейских было бы нужно не больше, чем пастуху собак для своего стада. Но это не работает, когда в сером стаде скрываются волки: по своей природе знающие, что такое свобода. И волки эти не только сильны сами по себе, но также опасны и тем, что могут заразить своими качествами массу, и тогда забрезжит грозный рассвет, и стадо превратится в стаю. Это ночной кошмар власть имущих.