Уго де Монкада опирается локтем на стол, ставит голову на кисть руки. Смотрит то на ученого, то перед собой. «Вот так просто? Вот так вот понятно?» — написано на сильно загорелом лице. Все трое здесь, кроме синьора Петруччи — не ромеи, а толедцы по крови, но Уго среди них самый смуглый. Его предки неоднократно женились на мавританках с юга.
— Мигель, — распоряжается Корво после недолгого раздумья, — ты понял? Запиши это как приказ для всех медиков при армии. Благодарю, синьор Петруччи. Вам будут помогать, вы получите все, что потребуете. Я хочу, чтобы Марио выжил.
— Не нужно приказа, — Петруччи наконец пьет, осторожно ставит кубок на стол. Одной рукой, хотя явно предпочел бы двумя. — Я сейчас пойду обратно. Не хочу отходить от него надолго. У меня наверняка будет свободное время. Я вам напишу все подробно. И объясню, что делать, если ошибка уже произошла. Если успеть, можно пробить маленькую дырку в другом месте и сделать так, чтобы воздух шел из нее только наружу. Такие раны тоже убивают, но в нашем случае, как это часто бывает, два яда равны одному лекарству. И, кстати, это же средство, почти это же, годится, когда там внутри кровь или гной и человек захлебывается ими. Выпустить жидкость, потом плотно закрыть дыру. Не всегда помогает, раненый должен быть очень здоровым человеком, — кажется, синьор Бартоломео Петруччи из
Сиены считает личным оскорблением то, что его средства действуют через раз. — Но лучше что-то, чем ничего. Я опишу симптомы и процедуры. Слушатели кивают. Все они — люди войны и каждому из них эти знания могут понадобиться. И, что самое важное — тут они все могут понять и проверить сами. Это и правда механика, а не алхимия. Даже азы механики. Есть что-то… ненастоящее в том, как все просто. Но ведь помогло же. Наверняка помогло, иначе сиенец не пил бы тут с ними вино, совершенно уверенный, что в его отсутствие ничего дурного не случится.
— Вы не верите в теорию гуморов? — спрашивает Его Светлость.
— Почему, — сиенец удивляется, — не верю? Но зачем применять сложное там, где достаточно простого? Конечно, можно зайти и с этой стороны — от свойств воздуха и свойств крови, но вывод будет тем же: кровь и дыхание в здоровом организме разделены, это вещи разной природы — и так должно оставаться. Человек, Ваша
Светлость, как всякий хороший механизм, сложен в создании, но достаточно прост в обращении. И очень, очень прочен. Просто удивительно, от каких вещей мы не умрем, если только дадим телу возможность исцелить себя. Де Монкада отвлекается, задумчиво глядя на стены внутренних покоев. Сами по себе стены ничем не примечательны — штукатурка, росписи, давно уже знакомые всем, кто порой бывает здесь, росписи, хоть и хорошие. Думает он совсем о другом: насколько же удобнее и приятнее иметь дело с такими вот механиками. Простые постижимые идеи, простые, годные для пересказа слова. Легко запомнить, еще легче осознать — и не забудешь, не запутаешься, как в ученых трудах, где через фразу то цитаты на мертвых языках, то отсылки к неведомым древним авторитетам, то споры, не стоящие выеденного яйца. Проку ли человеку войны от всей этой зубодробительной мудрости? Не поймешь и не разберешься. А тут все просто, проще устройства осадной машины.
— Я буду вам обязан, синьор Петруччи, — говорит герцог; он редко произносит подобные слова — они имеют слишком большой вес. Обязан — много серьезнее, чем признателен; но и повод редкий, можно сказать, штучный.
— Не стоит, — ведет головой Петруччи, — Если бы не армии, медицина бы до сих пор не добралась до внутреннего устройства человека. В устах другого человека, даже доктора Пинтора, это прозвучало бы редкой дерзостью. Но дядя синьора Петруччи правит Сиеной. И если бы философ не выбрал другую дорогу, он стоял бы сейчас в цепочке наследования вторым, после бездетного старшего брата. Так что присутствующим он не слуга, а ровня — или почти ровня. И следит, чтобы об этом не торопились забыть.
Впрочем, отметить ответ как дерзость мог бы — и готов — Уго де Монкада, но не Чезаре Корво, герцог Беневентский. Он — с напоминаниями или без — привычно держится так, словно именно он, а не его отец — наместник Господа на земле. Ни вылезший вперед него на дороге мальчишка, ни резкий от усталости ученый доктор не могут вызвать его негодования. Очередной благосклонный кивок, плавный вежливый жест. Все, что нужно обсудить в своем кругу, подождет — но и утомлять беседой сиенца тоже никто не будет. Пусть пьет вино и отдыхает. Доктору должно быть удобно. От этого пациенты только выигрывают.
Солнце уже начинает сползать за крыши, а птицы — устраиваться на ночь, когда во дворе опять поднимается суматоха. Прибыл Его Светлость Франческо Орсини, герцог ди Гравина. От его дома полчаса шагом, но расстояние тут наименьшая из забот. Посудите сами: услышать новости, послать доверенных людей на улицы проверить, не пустой ли это слух, выслушать отчеты, поднять своих, приготовиться к обороне, предупредить союзников — и только удостоверившись, что все в городе и вокруг города предупреждены, озаботились собственной безопасностью и не стронутся с места без приказа, отправиться посмотреть на внука. Естественно, с подобающим случаю сопровождением. Случай военный, счет сопровождающих переваливает за сотню. Конечно, во дворе всего несколько десятков. Остальные — снаружи. В большом зале резиденции Его Светлости герцога Беневентского на удивление людно. Здесь и основная часть пребывающей в Роме свиты, и всевозможные гости, и члены союзных семейств, и случайные любопытствующие, чье положение позволяет присутствовать при публичном объяснении двух господ герцогов. Свидетели и возможные участники столкновения между семействами. Да и Орсини явился со всей возможной пышностью. Вся толпа заинтересованных лиц и любителей поглазеть размещается в зале не без труда — да и дышать тяжело, при таком-то количестве людей и факелов — но, как говорится, в тесноте, да не в обиде; в толчее — зато в гуще событий. По мнению людей, стоящих вплотную к креслу под балдахином, в котором застыл хозяин дворца, ди Гравина — большая наглая жаба. Зеленая — родовые цвета,
надутая для солидности, вместо пупырышков — шитье, пуговицы, украшения, все, что выпирает с бархата и шелка. Жаба двигает задней лапой по ковру, надувает горло и оскорбленно булькает.
Жаба возмущена и разгневана. Жаба в своем праве — с существованием арбалетной стрелы не поспоришь. Жаба бросается обвинениями одно тяжелей другого… и только понимающий человек увидит, что жаба делает это очень осторожно. Глупые земноводные живут до первой цапли, трусливые — до второй. Франческо Орсини вырастил внуков и намерен вырастить правнуков. Он не хочет войны. Но он готов рисковать, чтобы заранее занять высокий берег, на случай, если война все-таки начнется. Главное для него сейчас — надавить при свидетелях, вытребовать внука и уехать с ним. С живым. А там посмотрим. Посмотреть есть на что. Герцог Беневентский — полукровка, наполовину ромей, наполовину толедец, папин сын, белый камень, желтый камень, черный камень, улыбается любезно, не двигается, кажется, и не дышит. Сейчас — статуя. Что сделает в следующий момент — неизвестно. Может быть, ступит с помоста, сделает три шага вперед — и снесет Орсини голову, как быку на арене, в одно движение. Их колющим ударом положено убивать, быков. А герцог в эту игру играл всего однажды.
Вышел, постоял на песке, посмотрел на быка, шагнул, развернулся и ударил. И даже кровь хлынула мимо. Гостя нужно выслушать и укротить, не теряя лица. Отвечать так, чтобы ни один человек в зале и за его пределами даже не заподозрил, что герцог Беневентский позволит хотя бы тени вины за покушение пасть на себя. Я понимаю ваши скорбь и возмущение, говорит герцог. Ваш доблестный внук стал жертвой наших общих врагов, говорит герцог… и даже сторонники Орсини в зале склонны ему верить. Друзья дома Корво не стали бы стрелять в ценного заложника, который и так всегда под рукой, друзья дома Орсини знали бы, как одевается Марио, и не ошиблись бы мишенью. Конечно, ради удачного случая, думают зрители, и Корво бы пожертвовал заложником, и Орсини — внуком, но нет же этого случая. Ни тот, ни другой не готовы — и значит оба не виноваты. Истинные виновники будут найдены и наказаны, говорит герцог. Очень строго наказаны — и непременно с вашим участием. Что же до Марио… уверены ли вы, Ваша Светлость, что и впрямь желаете забрать юношу? Уверены? А не хотите ли вы выслушать мнение человека, который сейчас заботится о его здоровье? Кто это? Синьор Бартоломео Петруччи да Сиена был так любезен, что, только узнав, кто ранен, примчался сюда — и не отходит от вашего внука. Сейчас, повинуясь приказу высказаться — да полно, какое там, получив возможность говорить за половину минуты до того, как синьор Петруччи вступил бы в беседу сам, не прося позволения, почтенный философ совершенно нелюбезен. Те, кто не вспомнил до сих пор, кто он такой и какого рода, спешно вспоминают сейчас, в момент, когда Бартоломео-сиенец выступает вперед, поближе к жабе. С герцогом ди Гравина синьор не лекарь, но большой знаток врачебной премудрости,