Как говорил сам писатель, «для полноты изображения идеального характера потребовался такой образ, который воплотил бы в себе черты, отсутствующие в Левинсоне, который дополнил бы Левинсона… Если бы Левинсон имел вдобавок к имеющимся у него качествам и качества характера Метелицы, он был бы идеальным человеком».
Одна из драматичнейших глав «Разгрома» – «Трясина». В ней обрисованы очень сложные взаимоотношения партизанского командира и отряда. Партизан Левинсона по пятам преследуют враги – «их там несметная сила». Отряд уходит в тайгу, но вдруг оказывается, что дальше идти некуда: впереди трясина.
В этот тяжелейший момент масса людей и их руководитель неожиданно становятся противопоставленными друг другу: «Если бы они могли сейчас видеть его все разом, они обрушились бы на него со всей силой своего страха, – пускай он выводит их отсюда, если он сумел их завести!»
Но все дело в том, что эта враждебность, это непонимание отнюдь не взаимны: для Левинсона эти люди «ближе всего остального, ближе даже самого себя, потому что… он чем-то обязан перед ними». Обязан – ибо выражение их общего, определяющего, ведущего интереса составило смысл и пафос его жизни. Левинсон как бы отсекает в себе все остальное, поэтому его не обескураживает вспыхнувшая вражда к нему партизан – он попросту не замечает ее, отметает, отсекает. Он только чувствует свои права и обязанности командира. Именно ответственность за отряд дает Левинсону особое озарение, возможность найти дерзновенное решение – проложить через болото гать – и воодушевить всех этим решением, превратить «людское месиво» в сознательный работающий отряд и снова стать подлинным командиром тех людей, которые только что были столь недружелюбны к нему.
Дар завоевывать уважение людей, свойственный Левинсону, проявляется по-разному – в зависимости от того, что за человек перед ним. Дубов, Сташинский, Гончаренко знают, каких усилий стоит Левинсону преодолеть свои собственные колебания, принять то или другое решение. Они уважают его за умение найти выход из собственных мучительных сомнений. Большинство же партизан вообще не подозревают об этих его колебаниях. Он поэтому кажется им «человеком особой, правильной породы», который «все понимает», все делает, как нужно. Они стремятся быть похожими на него. Юный Бакланов, например, перенимает даже внешние манеры командира.
Однако было бы упрощением говорить только о влиянии Левинсона на окружающих. Потому что на самом деле в «Разгроме» раскрыто не одностороннее воздействие, а взаимовлияние. В финальной главе это становится особенно ощутимым. Больному и предельно усталому Левинсону, все силы отдавшему вызволению отряда из трясины, казалось, что «он… не мог уже ничего сделать» для партизан, для «измученных верных людей», казалось, «он уже не руководил ими». И вдруг все услышали выстрелы. Они прозвучали совершенно неожиданно и казались просто невозможными. Левинсон смог лишь беспомощно оглянуться. Что-то будет с отрядом, потерявшим руководство?
В этот момент Левинсон увидел наивное, мальчишеское скуластое лицо Бакланова, горевшее «той подлинной и величайшей из страстей, во имя которой сгибли лучшие люди из их отряда».
Вдохновение молодого партизана передается командиру. Уже не Бакланов на него равняется, а он, Левинсон, на этого юношу: «На прорыв, да? – хрипло спросил он у Бакланова». Левинсон поднял сверкнувшую на солнце шашку, и весь отряд вздрогнул и поднялся, глядя на своего командира. «Бакланов… круто обернулся к отряду и крикнул что-то пронзительное и резкое, чего Левинсон уже не мог расслышать, потому что в это мгновение, подхваченный той внутренней силой, что управляла Баклановым и что заставила его самого поднять шашку, он помчался по дороге, чувствуя, что весь отряд должен сейчас кинуться за ним». Так уже Бакланов воодушевляет Левинсона.
И в Метелице «била… неиссякаемым ключом» «необыкновенная физическая цепкость, животная, жизненная сила», «которой самому Левинсону так не хватало». Оттого Левинсон и испытывал «к этому человеку смутное влечение». Гибкий, стройный богатырь Метелица и внешне абсолютно не похож на Левинсона – маленького, тщедушного, «похожего на гнома», «с рыжей, длинным клином, бородой». Это различие портретных черт усиливает ощущение разницы в их отношении к жизни, в самом их мироощущении. Метелица живет так, как ему хочется, не ограничивая себя, не сдерживая свой размах, «слишком смелый полет… самостоятельной мысли». Эту слишком смелую стратегическую мысль Метелицы сдерживает, должен сдерживать командир отряда – Левинсон. Именно он, воспользовавшись жаркими прениями, незаметно подменил военный план Метелицы своим-«более простым и осторожным». Левинсон обязан это делать: он ответствен за всех, он не может подвергать людей неоправданному риску.
Фадеев, таким образом, соотносит, связывает личное и общее, в центре его внимания, с одной стороны, естественность, порыв, раскованность и, с другой, – сознательное ограничение и самоограничение. Каждое из этих свойств является дополнением другого.
Весьма своеобразно, в движении, властно продиктованном развитием исторических событий, раскрывается соотношение этих качеств характера в сюжетной линии взаимоотношений Левинсона с другим героем – его ординарцем Морозкой.
У этого героя нет тех достоинств, которыми наделен Метелица, но и он тоже абсолютно естествен в каждом поступке, раскован в своем поведении. Но эта раскованность граничит порой с бесшабашностью, близкой к хулиганству.
Вот Морозка, «приподнявшись на стременах, склонившись к передней луке выпрямленным корпусом», плавно идет на рысях перед крестьянами, и автор разделяет здесь их восхищение всадником. Не случайно в его собственную речь переходит выражение крестьян «как свечечка». Он тоже с любовью следит за Морозкой, который едет по долине, «чуть-чуть вздрагивая на ходу, как пламя свечи».
И буквально сразу же, через один абзац, перед нами уже совсем другой Морозка. Уже ничего не осталось от его гордой посадки. Мы видим, как он, «воровато оглядевшись», оборвал чужие дыни, как побежал к лошади, «трусливо вбирая голову в плечи».
Разными гранями оборачивается естественность Морозкиной натуры. В начале книги перед нами – разленившийся ординарец. Ему не хочется выполнять приказы, ему «надоели скучные казенные разъезды» и «никому не нужные» – так ему казалось – пакеты. Ни деловой собранности, ни раздумий, ни усилий воли. Недаром герой тут сопоставлен с его собственным конем, который «походил на хозяина: такие же ясные, зелено-карие глаза, так же приземист и кривоног, так же простовато-хитер и блудлив».
Морозка здесь полностью погружен в таежную летнюю дрему, он сам становится как бы частью благостной, разморенной солнцем природы. В отряде все спокойно, кругом плывет «сытая таежная тишина», «окутанная смоляными запахами». Ощущение зноя то и дело проступает во множестве деталей: парнишка, караулящий овес, – «осоловелый» от жары, полыни в амбаре – «обомлевшие», воздух, в котором слышны лишь кузнечики, – «раскаленный», травы под крестьянской косой – «пахучие» и «ленивые». Все это создает вначале полнейшее ощущение покоя, столь естественно впитываемое героем.
Но это не весь Морозка. Столь же естественно для него и другое состояние. Когда взрывается сражениями таежная дрема, тогда – в схватках – Морозка становится иным, и тут с его обликом связаны довольно редкие в «Разгроме» патетико-романтические ноты. В одном бою Морозка летит, «распластавшись, как птица», в другом Фадеев его видит в образе какого-то легендарного всадника: «Смутным впечатлением этого дня осталась еще фигура Морозки на оскаленном жеребце с развевающейся огненной гривой, промчавшаяся так быстро, что трудно было отличить, где кончался Морозка и начиналась лошадь». И до этого автор словно видит перед собою чудо-героя: перед Морозкой, «как в сказке», предстал конь, лишь только услышал его молодецкий посвист.
Левинсон ценит эти «молодецкие» качества характера Морозки – лихость и безоглядность. Сдерживая и пресекая Морозкино своеволие, он не только не желает разрушить вольное отношение к жизни этого человека, но, наоборот, направляет его естественные, действительно свободные стремления в верное русло, старается развить все лучшее в нем.