Несравненно более удачным опытом Стейнбека в жанре современной притчи стала повесть «Жемчужина» (1947), многими нитями связанная с проблематикой «Гроздьев гнева». Легенда об огромной жемчужине — о том, как ее нашли и как ее лишились,— не имеет временной датировки, в заключительных строках даже говорится, что события, о которых шла речь, произошли в давно минувшие, отдаленные времена. Предельно сконцентрированы и обстоятельства, составляющие сюжет повести: счастливая находка искателя жемчуга Кино, борьба вокруг жемчужины, смерть Койотито, сына Кино. Однако эти особенности поэтики произведения, приближающие ее к абстрагированной притче, не лишают «Жемчужину» широты социальных обобщений и не затушевывают ее остросовременного звучания.
Правдиво и многосторонне рисует писатель положение коренного населения Мексики, много десятилетий тому назад покоренного и фактически обращенного в рабство белыми пришельцами из-за океана. Трудолюбивый и талантливый народ, давший миру великих сказителей, у которых «что бы они ни делали, что бы они ни слышали, о чем бы они ни думали — все претворялось в песнь», живет в нищете и бесправии. Пользуясь одним из своих самых излюбленных приемов — броско-символическим сопоставлением социальной и биологической стихий, Стейнбек выдвигает жестокое обвинение всему современному обществу: «Сущность жемчужины смешалась с людской сущностью, и эта смесь выделила странный, мутный осадок... Поразительная весть подняла со дна города нечто бесконечно злое и темное; темная муть была как скорпион или как чувство голода, когда голодного дразнит запах пищи, или как чувство одиночества у влюбленного, когда его любовь безответна. Ядоносные железы... начали выделять яд, и город вспухал и тяжело отдувался под его напором».
Корыстолюбие и злоба, порождаемые «проклятием собственности», способны отравить самые прекрасные и чистые порывы, констатирует Стейнбек. Сияющая жемчужина становится «серой и бугристой», похожей на злокачественную опухоль; воплощенная в ней скверна мира кладет конец примитивному, но гармоническому существованию семьи Кино. Для молодого индейца жемчужина — не просто овеществленный капитал и, уж конечно, не средство угнетения себе подобных. Его мечты скромны и подлинно человечны, но, чтобы осуществить их, Кино вынужден противопоставить себя существующему порядку. Отказ героя Стейнбека от рабского прошлого и стремление защитить свои права — не индивидуалистский бунт в защиту внезапно появившегося богатства, а решительный и смелый, уже наполовину осознанный протест простого человека против «Песни зла», против всего общественного устройства, покоящегося на угнетении и обмане. «Нет,— сказал Кино.— Я не сдамся. Я одолею. Мы не упустим своего счастья».
Однако Кино не только жертва эксплуатации и несправедливости, он истинный сын своей земли и своего народа, равный среди равных в поселке тростниковых хижин, любящий муж, заботливый отец. Его жизнь тяжела, но ее нельзя назвать безрадостной. Кино живет в органическом единении со всем, что его окружает; подобно пайсано в «Квартале Тортилья-Флэт» и очень на них похожим персонажам повести Стейнбека «Консервный ряд» (1945), он воспринимает природу непосредственно и пантеистично. Понятия о добре и зле претворяются в сознании Кино в сменяющие одна другую, но звучащие постоянно и отчетливо мелодии. Ему слышится то ясная, тихая Песнь семьи, то Песнь в честь Той, что вдруг найдется, то коварная Песнь жемчужины — скрытая, зловещая музыка капиталистического мира. И в этой поэтично-певучей настроенности повести, в красочности образного языка тоже заключен один пз секретов ее художественной силы и очарования.
Произведения Стейнбека 30—40-х годов — наиболее значительный и плодотворный этап его писательской биографии. Следующее десятилетие — 50-е годы — явилось для него временем серьезных творческих потерь и разочарований. С переездом из Калифорнии в Нью-Йорк писатель словно бы лишился источника, питавшего его книги яркостью и свежестью наблюдений. Продолжая поиски гармоничного идеала человеческих взаимоотношений, он теперь все чаще предпочитает социальной действительности сферу отвлеченных этических ценностей. Отступление от принципов реализма заметно обеднило содержание романа «К востоку от рая» (4952), в котором Стейн-бек-аналитик спорит со Стейнбеком — философствующим резонером. Задумав создать эпическое полотно об истории двух калифорнийских родов Гамильтонов и Трасков, писатель злоупотребляет параллелями с библейскими преданиями, навязчивой и подчас надуманной символикой. Заметна также перегруженность романа историческим и этнографическим комментарием.
Высокопарность слога и поверхностная сентиментальность характеризовали повести «Светло горящий» (1950) и «Благостный четверг» (1954), в которых Стейнбек, этот «неисправимый философ-дилетант», как стала именовать его американская критика, вновь прибегает к многозначительным, но по большей части поверхностным обобщениям. Стремление обрести самого себя отражалось в постоянном экспериментировании с художественной формой, в обращении к журналистике, к работе для кино и театра. К концу десятилетия появились признаки преодоления Стейнбеком творческого спада, а с начала 60-х годов и в особенности после присуждения ему Нобелевской премии (1962) можно говорить о возвращении к писателю значительной доли былой популярности.
Выражением благотворных перемен стал в первую очередь роман «Зима тревоги пашей» (1961), которым американский прозаик откликнулся па нараставшую в США и во всем западном мире атмосферу социального и духовно-нравственного неблагополучия. «Везде зрела тревога, зрело недовольство,— писал Стейнбек,— и гнев закипал, искал выхода в действии, и чем оно неистовее, тем лучше. Африка, Куба, Южная Америка, Европа, Азия, Ближний Восток — все дрожало от беспокойства, точно скаковая лошадь перед тем, как взять барьер». Постоянным внутренним напряжением отмечено и поведение персонажей романа, жителей небольшого городка в Новой Англии Нью-Бейтауна, банкиров и бакалейщиков, стареющих светских львиц и домохозяек.
Человек, лишившийся собственности, лишается всего — такова, констатирует Стейнбек, беспощадная буржуазная мораль, обусловливающая драматизм положения Итена Хоули; выпускник Гарварда, вынужденный встать за прилавок лавки, он идет на сделку с совестью ради достижения непрочного успеха. От кассира Морфи Хоули узнает, как можно, оставаясь неопознанным, ограбить банк; от своего хозяина Марулло он усваивает циничную философию коммерческого предприятия. «Учись ловчить, мальчуган,— не то прогоришь»,— говорит Марулло, тот «ловчит», да так успешно, что сам лавочник становится его жертвой. «Деньги и дружба — совсем разное... Деньгам нужна не дружба, а еще и еще деньги»,— поучает Марулло, и Хоули, точно рассчитав все последствия, добивается смерти своего друга, чтобы воспользоваться его деньгами.
Эффект нравственного перерождения «антигероя» «Зимы тревоги нашей» усиливается еще и тем, что, согласно замыслу Стейнбека, первые главы романа образуют как бы параллель библейскому преданию о смерти (страстная пятница) и воскрешении (пасхальное воскресение) Иисуса Христа. Своеобразную нравственную эволюцию претерпевает за эти дни и Хоули, единственный, как можно судить, искренне верующий во всем Ныо-Бейтауне. От «устаревших» понятий о чести, долге, моральной ответственности, связанных в его сознании с заветами христианства, он приходит к принятию жестоких законов реально существующего мира. «Судьи темных глубин» — по сути, все те же марулло и морфи — выносят приговор, п честный, даже несколько прекраснодушный человек умирает в Хоули. Его место занимает беспринципный, готовый на все «возродившийся» стяжатель.
Предательства, совершаемые Итеном Хоули, этим современным Ричардом III американской провинции, в отношении дружески расположенных к нему людей, выглядят чудовищно, но их нельзя считать необъяснимыми, психологически не мотивированными. Конкретный жизненный путь стейнбековского персонажа, быть может, малотипичен, но тем пе менее писателю удалось с высокой степенью реалистической достоверности запечатлеть в нем зловещие симптомы «болезни века». «В этом романе рассказано о том, что происходит сегодня почти во всей Америке»,— пе без основания предупреждал он читателя во вступлении к книге.