-- Долой казначея святой Женевьевы!
-- Эй! Иоахим де Ладеор! Эй! Лук Даюиль! Эй! Ламбер Октеман!
-- Чтоб черт придушил попечителя немецкой корпорации!
-- И капелланов из Сент-Шапель вместе с их серыми меховыми плащами.
-- Seu de pellibus grisis fourratis!
-- Эй! Магистры искусств! Вон они, черные мантии! Вон они, красные мантии!
-- Получается недурной хвост позади ректора!
-- Точно у венецианского дожа, отправляющегося обручаться с морем.
-- Гляди, Жеан, вон каноники святой Женевьевы.
-- К черту чернецов!
-- Аббат Клод Коар! Доктор Клод Коар! Кого вы ищете? Марию Жифард?
-- Она живет на улице Глатиньи.
-- Она греет постели смотрителя публичных домов.
-- Она выплачивает ему свои четыре денье -- qualuor denarios.
-- Aut unum bombum.
-- Вы хотите сказать -- с каждого носа?
-- Товарищи! Вон Симон Санен, попечитель Пикардии, а позади него сидит жена!
-- Post equitem sedet atra сига [9].
-- Смелее, Симон!
-- Добрый день, господин попечитель!
-- Покойной ночи, госпожа попечительница!
-- Экие счастливцы, им все видно, -- вздыхая, промолвил все еще продолжавший цепляться за листья капители Жоаннес де Молендино.
Между тем присяжный библиотекарь Университета Андри Мюнье прошептал на ухо придворному меховщику Жилю Лекорню:
-- Уверяю вас, сударь, что это светопреставление. Никогда еще среди школяров не наблюдалось такой распущенности, и все это наделали проклятые изобретения: пушки, кулеврины, бомбарды, а главное книгопечатание, эта новая германская чума. Нет уж более рукописных сочинений и книг. Печать убивает книжную торговлю. Наступают последние времена.
-- Это заметно и по тому, как стала процветать торговля бархатом, ответил меховщик.
Но тут пробило двенадцать.
-- А-а! -- единым вздохом ответила толпа.
Школяры притихли. Затем поднялась невероятная сумятица; зашаркали ноги, задвигались головы; послышалось оглушительное сморканье и кашель; каждый старался приладиться, примоститься, приподняться. Наконец наступила полная тишина: все шеи были вытянуты, все рты полуоткрыты, все взгляды устремлены на мраморный стол. Но ничего нового на нем не появилось. Там по-прежнему стояли четыре судебных пристава, застывшие и неподвижные, словно раскрашенные статуи. Тогда все глаза обратились к возвышению, предназначенному для фландрских послов. Дверь была все так же закрыта, на возвышении -- никого. Собравшаяся с утра толпа ждала полудня, послов Фландрии и мистерии. Своевременно явился только полдень.
Это было уже слишком!
Подождали еще одну, две, три, пять минут, четверть часа; никто не появлялся. Помост пустовал, сцена безмолвствовала.
Нетерпение толпы сменилось гневом. Слышались возгласы возмущения, правда, еще негромкие. "Мистерию! Мистерию!" -- раздавался приглушенный ропот. Возбуждение нарастало. Гроза, дававшая о себе знать пока лишь громовыми раскатами, веяла над толпой. Жеан Мельник был первым, вызвавшим вспышку молнии.
-- Мистерию, и к черту фландрцев! -- крикнул он во всю глотку, обвившись, словно змея, вокруг своей капители.
Толпа принялась рукоплескать.
-- Мистерию, мистерию! А Фландрию ко всем чертям! -- повторила толпа.
-- Подать мистерию, и притом немедленно! -- продолжал школяр. -- А то, пожалуй, придется нам для развлечения и в назидание повесить главного судью.
-- Верно! -- завопила толпа. -- А для начала повесим его стражу!
Поднялся невообразимый шум.