Дозорных было всего человек десять, а гвардейцев и матросов – втрое больше, и последние особенно возмутились вмешательством дозора.
– Энто што еще за начальство! – первый окрысился Толстов. – Али своих не признал!.. Видать, недавно и приняли вас в Питер-городок, дрыгун кривоногих. А мы, тутошние, не больно пужливы… Спросил бы: «В чем причина?» А он: «Стрелять буду!»
– Ишь какой грозный! – заговорили солдаты-гвардейцы. – В своих-то да стрелять… Попробуй…
– Нету нам «свояков» тута… Где бунтуют, тамо и смирять приказано… Штобы тихо!.. – угрюмо, хотя и не так решительно отозвался старший дозорный. – Начальство и над нами, и над вами поставлено. Шебаршить не полагается… Расходись тишком… Не то погоним прикладами… Вот!..
– Што… и на вас кнутик пришел… Осели… Воины… Али кишка тонка, не глотнет куска! – с целью подзадорить матросов и солдат-гвардейцев стали посмеиваться парни, сознавая, что с кулаками и обломками мебели на дозор не пойдешь, без помощи тесаков и матросских кортиков.
– Мы осели! – вскипел Толстов и за ним другие, самые бесшабашные или опьянелые более других. – Ни в жисть не уступим… Гей, вы, убирай ноги, пока целы… Проваливай, ты, дрыгун кургузый, и со всею калечью своей, с инвалидной командой… Не стрелишь небось. Гей, наши! Беги хто ни есть за подмогой… Казармы-то недалече!.. Мол, немцы на нас дрыгунов наслали… – отдал приказ семеновец, постарше годами, с нашивками, одному из своих. – Скажи: стрелять хотят нас, как собак, ни за што ни про што… На помогу зови!..
– Я мигом! – проскользнув за дверь, откликнулся посланный и исчез во тьме, где, казалось, назревало что-то тяжелое, зловещее…
– Не смей уходить! – попытался было старшой дозорный остановить убегающего, но тот с крупной бранью оттолкнул помеху, и только топот его быстрого бега несколько мгновений звучал среди внезапно наступившей тишины…
Так затихает порою и природа перед сильным взрывом.
Взрыв не замедлил наступить.
– Беги, слышь, Пахом… – тревожно обратился старшой к одному из дозорных. – Бунт, мол… Не одолеть нам, мол… Как быть, мол… Сдоложи старшему начальнику… Знаешь, тут за площадью стоянка.
– Бегу! – отозвался Пахом и, грузно перевалив за порог, звякнув ружьем на ходу, тоже скрылся в ночной непроглядной тьме…
– Слышь… братцы… Лучше уж добром! – попытался обратиться к толпе старшой. – Уходи по домам али как там кому надоть… Мы заберем тех лишь, хто самый заводчик оказался… Ево вот… ево!.. – указывая на Толстова, на двух парней и на пожилого семеновца, пояснил патрульный. – А вы – разойдися… Не то хуже буде!..
– Кому будет худо, да не нам!.. Не грози, козу сам повози! – послышались глумливые голоса.
– Гей, робя! – видя, что солдаты и матросы решили держаться стойко, сразу осмелели и парни. – Гей, наши!.. Беги, хто-нихто, зови ошшо робят сюды… С баграми, с ломами… Барки-те недалече!.. Пусть сзаду понапрут, коли што… Кличь всю артель… Своих бы выручали… Всех не переколют голоштанники…
Два парня, как и первый солдат, – шмыгнули за дверь мимо дозорных, которые теперь стояли в нерешимости, не зная, как им быть.
– А наша матросня без зову привалит! – лихо присвистнув, заявил Толстов. – Близехонько-то казармы… Услышат мордобой – заявятся, не утерпят… Так лучше вы теперь убирайтесь подобру-поздорову, круподеры… туляки сверленые… вши драгунские!..
– Лайся… лайся… Я тебя уж заприметил… Доберусь, погоди, водохлеб окаянный!..
Он не договорил.
Парни и солдаты, о чем-то шушукавшие между собою, вдруг разом двинулись на дозор, прикрываясь обломками столов и табуретов как щитами и действуя из-под прикрытия тесаками и всем, что у каждого нашлось в руках.
– Бей их! – прозвучал общий крик. – Вон гони из норы.