Кривошеев еще издали взволнованным шепотом заговорил:
- Товарищ старший лейтенант, надо ударить! Копают на бугорке, охранения с этой стороны никакого. Мы их голыми руками, как цыпленков, возьмем. Младший лейтенант говорят: только быстрее!
Он выпалил все это, оживленно тыча в темень рукой, с таким счастливым видом, будто то, что они там увидели, было для всех радостью. И, как ни удивительно, это его чувство риска и радостного воодушевления сразу передалось командиру роты - тот сразу подобрался, выпрямился и круто обернулся к замполиту:
- Может, сначала разведать? - не сразу, без особого подъема сказал Гриневич, осторожно погладывая в ночь.
- Тоже скажешь: разведать! Всполошишь только. А так пока тихо.
- Ну! Пока охранения не выставили, - подхватил Кривошеев. - А ракеты ни черта не светят - снег с дождем забивают. Мы подползли к самой траншее, видно, как землю выкидывают, - дрожащим от возбуждения голосом твердил дозорный.
Ананьев, казалось, уже не слушал - его самого охватило явное нетерпение: как всегда, предчувствие боевой удачи вытесняло все другие соображения.
Гриневич, однако, по-прежнему оставался сдержанным и, втянув голову в плечи, неподвижно стоял в двух вагах от Ананьева. Будто вслушиваясь в беспорядочные порывы ветра, лейтенант сказал:
- А соседи? Третий батальон вон где. И со вторым разрыв на два километра.
- Подтянутся ночью твои соседи! Никуда не денутся.
- Допустим, подтянутся. А патронов у вас хватят? Положим, собьем, а удержим? - поеживаясь, спросил Гриневич.
Действительно, патронов могло не хватить, их у нас было маловато, и это обстоятельство со всей очевидностью разрушало такой соблазнительный замысел ротного. Ананьев на минуту замер, что-то про себя прикинул, - показалось, сейчас скомандует развертывать взводы в оборону. И на самом деле он было повернулся к тылу, послушал, снова взглянул в сторону невидимой высоты. И вдруг с внезапной решимостью взмахнул кулаком:
- А - была не была! Рубанем - посмотрим! Васюков, дуй за ротой!
Гриневич молчал: возражать в таких случаях было бесполезно.
Спустя десять минут я привел роту.
Полсотня автоматчиков сбежала с пригорка. По обочине, радостно обгоняя строй, мчалась Пулька, пока кто-то не выскочил из колонны и не сгреб собачонку, чтобы лишний раз не попадалась на глаза начальству. Не успели мы поравняться с командирами, как Ананьев скомандовал:
- За мной, марш!
То шагом, то бегом рота быстро двигалась вниз. Теперь она подтянулась, собралась в одно целое и снова, будто не было ни боев, ни потерь, ни всяческих мелких я больших неувязок, стала чутким, согласованным механизмом, подвластным единой воле командира. Она была лучшей ротой в полку, и командир ее с замполитом были лучшими среди других. Перед наступлением на митинге сам генерал хвалил нашу роту, восемнадцать автоматчиков из которой получила тогда награды, в том числе и я - медаль «За отвагу». Как и многие, я очень гордился своей такой удачливой военной судьбой. Впрочем, я всегда был доволен и почти счастлив оттого, что довелось попасть в такое подразделение и к такому командиру, как старший лейтенант Ананьев. Иногда, правда, это чувство слабело, притупляясь, но в такие вот минуты всеобщего воодушевления оно становилось особенно сильным. Никто не спрашивал, что случилось, куда мы движемся: впереди бежали командиры, и мы готовы были на все, лишь бы в конце была удача.
Ананьев с Гриневичем и двумя дозорными бежали во главе роты. Щапа молчал, а Кривошеев твердил возбужденным шепотом:
- Мы к ним сбоку зайдем. Они вправо развернулись, а мы с фланга. Ей-богу! Так в землю зарылись, ни черта не видят. Турнем, что и не пикнут.
- Ладно, - устало дыша, оборвал его Ананьев. - Молчи пока.
На бегу оглядываясь, он отдавал распоряжения: