- Я.
- За мной!
Слегка пригнувшись, они побежали дорогой и скоро скрылись в сырых, ненастных сумерках.
- Пилипенко, наблюдай! В случае чего - душу вытрясу. Понял?- угрожающе прошептал Ананьев.
- Поняв. Шо тут нэ понять, - обиженно отозвался старшина. - Тильки ни бисова батька нэ выдна.
- Без разговоров мне!
Некоторое время все молчали, напрягая слух. Смотреть против ветра было не очень приятно: мокрым снегом залепляло лицо, все время хотелось отвернуться, спрятаться за спину товарища. Набрякшие влагой палатки, как жестяные, гремели в темноте. В мокрых сапогах начали стынуть ноги. Вдруг в той стороне, куда шла дорога, опять загорелась ракета, правда на этот раз несколько дальше прежних, и Ананьев вполголоса выругался.
- А ну пошли!
Он стремительно шагнул в темень, за ним - Гриневич, несколько помешкав, я. На ходу уже я снял из-за спины автомат и накинул его на плечо поверх палатки. Пилипенко остался с ротой.
Быстрым шагом втроем мы шли по середине дороги. Широкий косогор полого спускался вниз, растекаясь в размытых колеях, бежала вода. Чем дальше мы отходили от роты, тем тревожнее становилось на душе, ощущение одиночества все плотнее охватывало нас в этом ветряном поле. Я уже подумал, что надо бы остановиться, что совершенно нелепо так рисковать командирами, как навстречу из сумерек как-то бесшумно и неожиданно появился боец в густо облепленном снегом бушлате. Мы узнали в нем автоматчика Щапу. Кажется, он бежал из дозора и от усталости едва переводил дыхание.
Ананьев остановился.
- Ну?
- Немцы, товарищ старший лейтенант!
- Новость! Где Ванин?
- Там, - густо дыша паром, Щапа показал в темень. - Наблюдает. Немцы за лощинкой на бугре копают.
- Что копают?
- А черт их знает. Оборону, видно.
- На бугре?
- Ну да.
- А село далеко?
- Какое село?
- Ну это, как его...