Кроме этого спорадического медвежьего праздника существовал и иной, периодический цикл обрядов, исполнявшихся в селениях Вежакоры (хант. Йем-вош, манс. Ялп-ус "Священный город") и Теги. Первое считалось культовым центром фратрии Пор, где обитает дух Йем-вош-ойка, Ялп-ус-ойка, имеющий два облика. Как человек он называется "Старик Священного города", а как медведь — "Когтистый старик". Здесь находится общинный дом, предназначенный для обрядов и празднеств. Обряды (игры) в Священном городе происходили в строгой периодичности: они повторялись в течение семи лет, после чего наступал семилетний перерыв. Игры начинались в конце декабря и заканчивались в весеннее равноденствие. В них выделяется несколько периодов.
В фольклорном отношении наиболее интересен первый период, длящийся четыре ночи. Он отводился песням и сказаниям про медведя и танцам родовых предков. Здесь особое значение придавалось сказаниям о происхождении людей Пор, об установлении обрядов медвежьего праздника и табуации мяса медведя. В последующий период "играли", время от времени исполняя различные танцы, но главным образом устраивая драматические представления. Самой важной была завершающая фаза. Но содержанию она напоминает вторую половину последней ночи спорадического медвежьего праздника, но количество драматических сцепок значительно больше, а их сюжеты — разнообразнее. Окончания же действий сильно различались. Завершался периодический праздник сценой прихода менквов, которые уносили используемые во время игр предметы в культовый амбарчик, находящийся в лесу. Но мнению В. Н. Чернецова, спорадический медвежий праздник более позднего происхождения и является сокращенным вариантом календарных фратриальных действий.
Описанные обряды несли не только сакральную нагрузку. Одновременно это был праздник, на котором радуются большой добыче и воздают должное мужеству охотника и его отваге при убийстве медведя; ведь в представлениях народа он причисляется почти к сверхъестественным существам. Не менее важно и то, что медвежий праздник служил удобным поводом для встречи людей в этих малонаселенных местах. Эти обряды вносили разнообразие в трудную повседневную жизнь, снимали напряжение, комически-критические сцепы играли воспитательную роль.
Посовременным понятиям, это был фольклорный праздник. На нем требовалось исполнить 300 песен и сцеп. Кроме собственно "медвежьих" сюда входили и призывные песни духам, исполнявшиеся обычно на их священных местах, героические песни, сказки, а в последние годы — частушки. Таким образом, медвежий праздник стал как бы аккумулятором фольклорной традиции, призванным сохранить и развить ее. Со временем, особенно после установления Советской власти, он стал терять свое религиозное значение и приобретать черты светского праздника. В настоящее время отдельные сцепы медвежьего праздника исполняются на концертах во время официальных праздников, на фестивалях народного творчества и т. д.
Почитание других животных имело менее развернутые формы (см. работы К. Ф. Карьялайнена [120] и А. Каннисто [15]). У некоторых групп хантов и манси почти равное положение с медведем занимал лось. Ему приписывалось небесное происхождение и понимание человеческой речи, в разговорах о нем употреблялись подставные названия. Существовал и "лосиный праздник", но в более скромных формах, чем медвежий [07, с. 86]. Для обеспечения удачного промысла изображениям лося подносили жертвы.
Волк считался у манси созданием злого духа Куля. Его тоже называли лишь описательно, на его шкуре клялись и выявляли воров. Особым было отношение к пушным зверям: лисе, кунице, росомахе, бобру, выдре, соболю, а также и к птицам: гагаре, вороне, филину, рябчику, кукушке, ласточке, синице, дятлу. Пресмыкающиеся, как порождение нижнего мира, вызывали опасение. Змею, ящерицу и лягушку запрещалось убивать или мучить. Определенные запреты соблюдались в обращении с рыбами.
В фольклоре и верованиях обских угров наряду с реальными представителями животного мира фигурировали и мифические зооморфные существа. Повсеместно было известно гигантское животное Вэс, Муз-хор (хант.), Виткась (манс.), переводимое обычно на русский язык как "мамонт". Он рисовался в облике рыбы, лося, медведя, собаки, останками его считаются бивни, находимые по берегам рек. Считалось, что мамонт живет в воде, в водоворотах рек и озерах, в него превращаются очень старые звери и рыбы. У манси Северной Сосьвы это и водяной дух. Другое мифическое животное — Юр — уподобляется мамонту и ящерице. У северных хантов известен, кроме того, Вурес, лежащий поперек Оби и мешающий ходу рыбы.
У всех обских угров широко известен образ птицы Карс, или Тухланг-Карс (хант.), Товлынг-Карс (манс.) "Крылатый Карс" [41; 98]. Ее представляли подобной гигантскому орлу или грифу. Ханты реки Аган рассказывали нам об очевидцах прилета Карс в те места. Поописаниям иртышских хантов, это птица "гигантской величины, имеющая человекоподобную голову с большим клювом. Непосредственно за руками у нее два сильных крыла, а на руках длинные и острые когти. Тухланг-Карс обладает необычайной силой — ей ничего не стоит перенести на спине человека. Кроме того, птица обладает разумом и человеческой речью. Ее родина — теплые моря и воды на юге, откуда она иногда прилетает на север" [41, с. 133]. Эта мифическая птица не является объектом почитания. По отношению к людям Карс выступает чаще всего как враждебное существо.
Следует упомянуть и об особом отношении к некоторым домашним животным, в первую очередь к собаке. Повоззрениям хантов и манси, она способна вступать в связь с миром духов и миром мертвых. Однако в первую очередь она считалась тесно связанной с человеком, настолько, что убийство собаки приравнивалось к убийству человека. Очевидно, этим отношением обусловлен тот факт, что у обских угров собаку приносили в жертву лишь в исключительных случаях [79]. Лошадь, напротив, играла очень важную роль в качестве жертвенного животного даже у тех групп хантов и манси, которые не могли содержать лошадей в силу суровых природных условий. Некоторые значительные духи, в первую очередь Мир-сусне-хум, представлялись всадниками; согласно мифам, табунами коней владеет и небесный бог. Очевидно, это пережиток тех далеких времен, когда у части предков обских угров существовало коневодство. Определенным почитанием пользовался и домашний олень. Любопытно, что у некоторых групп зафиксировано особое отношение и кошке, хотя держать ее в доме не было принято.
Мир сверхъестественных существ в верованиях хантов и манси очень разнообразен, и можно назвать еще целый ряд зооморфных и антропоморфных образов. Время показало, что предположение К. Ф. Карьялайнена оправдалось: вряд ли удастся кому-либо составить полную картину этого фантастического мира, хотя современные этнографы и продолжают получать некоторые сведения о духах.
Остановимся на представлениях хантов и манси о сущности человека, его рождении и смерти (этому вопросу посвящено много работ; см. в основном [67; 102; 115; 118]). Нет единого мнения о сущности души или душ, их количестве и взаимосвязи. Помнению К. Ф. Карьялайнена, существовало две души: душа-дыхание (хант. лилъ; манс. лили) и душа-тень (хант. ис, ильт; манс. ис, исхор). В. Н. Чернецов выделяет у мужчин пять душ: душа-тень, уходящая душа, сонная душа, путешествующая вовремя сна в образе глухарки (улум ис), реинкарнирующаяся (т. е. возвращающаяся) душа, пятой была еще одна реинкарнирующаяся либо ею считалась сила; у женщин были первые четыре души. Рождение, здоровье, болезнь, сон, обморок, смерть, потусторонняя жизнь — все это связывалось с наличием, временным или окончательным уходом либо разрушением души (жизненной силы).
Рождение детей зависело, по воззрениям хантов и манси, от женского духа, носящего имена Калтась, Торум-анки, Пугос. Она дает новорожденному душу, лили, лиль, и после появления ребенка на свет ей приносят жертву. У северных групп было принято, чтобы женщина во время беременности жила в отдельном "маленьком" доме. Это было связано с обычаем самоизоляции женщины в определенные периоды. Заметим, что и в обычное время женщина должна была соблюдать ряд запретов: не переступать через некоторые предметы, особенно через охотничье снаряжение мужчины, не приближаться к изображениям некоторых духов и т. д.
Важнейшей причиной заболеваний считалось "попадание в беду" одной из душ, отделившейся от тела. Ее могли увести умерший родственник, духи нижнего мира или другие духи, желающие причинить человеку зло. При лечении применялись такие меры, как окуривание (жилища или человека), прием целебных снадобий, магические действия и жертвоприношения. В тяжелых случаях вернуть душу мог только шаман.
Час смерти, как считалось у хантов и манси, определен человеку небесным богом или духом Калтась. Родственники сразу после наступления смерти начинали готовить покойного к последнему путешествию. На него надевали лучшие одежды, закрывали ему глаза. Умершего оплакивали, в знак траура распускали волосы, надевали налобные повязки и т. п. Покойник находился в доме недолго, его выносили в тот же день или, самое позднее, на третий день. Последним прибежищем мертвому служили гроб либо лодка. Детей хоронили и в колыбелях, а мертворожденных заворачивали в платок и помещали в дупло дерева. В гроб клали необходимые предметы обихода, пищу, табак, деньги и пр. Перед выносом гроба устраивали угощение умершего, вынос происходил по определенному ритуалу. Гроб либо несли, либо везли на оленях или лошадях, тянули на нартах или доставляли на лодке.
Кладбище располагалось недалеко от поселения, на возвышенном месте. Гроб, завернутый в бересту, опускали в могилу, и над ней строили избушку. В северных районах иногда тело клали прямо на землю, в избушку. В ней было окошечко для угощения умершего во время поминок. На могиле или рядом с ней оставляли крупные предметы, принадлежащие умершему: лыжи, лук, нарты и т. д.; при этом многое намеренно повреждали. В некоторых районах сразу после погребения у могилы устраивали угощение с закланием домашнего оленя. Иногда это делали позже. В ходе похорон и некоторое время после них следовало соблюдать определенные предосторожности, чтобы умерший не унес с собой чью-либо душу. В жилище умершего ночью горел огонь, в темноте никто не выходил из дома. Траур продолжался и после похорон. Для удовлетворения жизненных потребностей, которые умерший якобы сохранял некоторое время, ему неоднократно устраивалось угощение — поминки. Считалось, что он сам может потребовать поминок, давая об этом знать звоном в ушах. У северных групп существовал своеобразный обычай изготовления куклы — изображения умершего. Некоторое время ее хранили в доме, а затем помещали в специально построенную избушку либо зарывали в землю.
Согласно обско-угорским представлениям, жизнь человека не заканчивается со смертью. Умерший и отделившаяся от него душа жили на кладбище, а если человек умер на чужбине, то на родное кладбище возвращалась его душа. Нижний мир как прибежище умерших представлялся только вариантом земного: в общем там все так же, хотя безрадостнее, чем на земле. Свет там очень слабый или отсутствует вообще, дичи мало. Постепенно сложилось мнение, что покойника ожидают там страдания, наказание за зло, совершенное на этом свете, и т. д. Появились представления и о небе как прибежище умерших [118, с. 184-189].
"Однако не все покойники попадают в приют мертвецов, будь он под землей или над землей, на небе", — замечает К. Ф. Карьялайнен [118, с. 191]. Считалось, что полное уничтожение тела и души наступало при сжигании трупа, невозможна была жизнь после смерти и при снятии скальпа. Последний способ расправы с врагом, фигурирующий в фольклоре, означал, таким образом, его полное уничтожение. Мертворожденный ребенок, умерщвленный плод (или ребенок), а также человек, проклятый матерью, не попадали в мир умерших; некоторые из них превращались в сверхъестественные существа, например в Почак (см. № 60).
В некоторых районах существовало представление, что жизнь в мире мертвых течет наоборот и человек, уменьшившись до минимальных размеров, умирает окончательно, превращается в жука и в этом облике является родственникам. Иногда душа покойного может начать новую земную жизнь, вселившись в новорожденного ребенка.
В народных верованиях бывший герой либо человек, обладавший при своей земной жизни выдающимися способностями или властью, становится почитаемым духом. Народная поэзия дает немало описаний того, как герой-победитель, а иногда и побежденный превращается в "духа. принимающего кровавые жертвы и жертвы из пищи". Именно с умершими связывают происхождение большинства духов, особенно локальных.
Одной из характерных черт обско-угорской религиозной практики является существование многих категорий особых лиц, выделяющихся своими сверхъестественными способностями, имеющих дар общения с духами и обладающих возможностью воздействовать на человека и его судьбу. Их можно или нельзя назвать шаманами в зависимости от того, что понимать под терминами "шаман" или "шаманизм". Авторы XVIII в. пишут об остяцких "жрецах", или "священниках", а более поздние — о "шаманах" и, кроме того, о волшебниках, колдунах и т. д. Следует отметить, что сведений о подобных лицах в литературе сравнительно немного. Видимо, этот общественный институт у обских угров был мало заметен для наблюдателей в силу своей неразвитости. Наиболее подробные сведения о подобных людях приводят К. Ф. Карьялайнен [120], А. Каннисто [115] и В. М. Кулемзин [08].
В. М. Кулемзин считает шаманами (хант. йолта-ку, манс. найт-хум) особых лиц, выделяющихся из среды соплеменников следующими чертами: избранничество духами и приобретение от них шаманского дара, способность входить в общение с духами и быть посредниками между ними и людьми, приведение себя в экстатическое состояние для вступления в связь с духами, наличие особого ритуального костюма, относительное разнообразие функций [68, с. 123]. Автор убедительно показывает, что в отличие от многих других народов Сибири у хантов и манси шаманство имело слаборазвитые формы. У них редко встречалось наследование шаманского дара и отсутствовал единый способ его приобретения, функции шаманов были довольно ограниченными и не выработался специфически шаманский способ лечения, не сложился единый тип шаманской одежды и бубна, шаманство не стало еще профессией [68, с. 118-134].
Очевидно, слабым развитием шаманства объясняется малое количество записанных и опубликованных рассказов о шаманах. Редко упоминаются они и в наших текстах. Возможен, впрочем, и такой подход, при котором в фольклоре обнаружится немало следов шаманства. Например, изготовление Эква-пырисем стрелы из голени, потеря им частей тела на пути к водяному царю интерпретируются как символы шаманской инициации [123, с. 21].