При соотнесении обско-угорских наименований жанров с принятыми в фольклористике получается следующая картина. Священные и старинные сказания попадают в жанр мифов; героические сказания и старинные рассказы — это так называемые "богатырские сказки" (по терминологии Е. М. Мелетинского) и предания; рассказы потыр, ясынг — это бытовые рассказы и былички; понятие бытовой сказки во многом совпадает в народной и научной классификации.
В народной жанровой классификации обско-угорского фольклора отражены представления о существовании нескольких эпох: 1) самая древняя эра, время первотворения (манс. ма-унте-йис "земли творение"); 2) "богатырская эпоха"; 3) "эпоха хантыйско-мансийского человека". Время действия предков фратрий северных обских угров Пор и Мось иногда выделяется в самостоятельный период, но чаще оно причисляется к "богатырской эпохе". В хорошем тексте всегда ясно, о какой из эпох идет речь, поскольку в народной классификации существует определенная связь между временем действия и темой повествования. Так, рассказы о происхождении земли, о потопе, о деяниях духов высокого ранга, о путешествии культурного героя в разные миры, о спуске медведя с неба, о превращении героев в духов и назначении им культовых мест — все это священные или старинные сказания.
Повествования о богатырях, их военных походах и сражениях — это военные или героические сказания о богатырях. В них часто указываются определенные места действия — городки и поселения, иногда существующие и ныне, а в конце сообщается, что герой стал духом-покровителем этой территории.
Сюжеты старинных рассказов посвящены встречам людей с духами — объектами верований; им нередко присущ нравоучительный пафос. В быличках и рассказах о недавних событиях называются конкретные лица, с которыми произошли описываемые происшествия.
Определенным ориентиром при выделении жанра могут служить также имена и функции действующих лиц. Так, самый популярный герой мансийского фольклора в мифах о дочеловеческой эре выступает как культурный герой и иногда носит труднопереводимое имя Тарыг-пещ-нималя-сов; в героическую эпоху он имеет различные богатырские имена, например Богатырь, Носящий Одежду с Воротником из Черного Соболиного Меха. В человеческую эпоху в сфере верований он выступает как общеплеменное божество, носящее чаще всего имя Мир-сусне-хум, а в сказках он — ловкий трикстер по имени Эква-пырись, который дурачит своих противников, или национальный герой, борющийся против угнетателей.
Предложенная классификация жанров является весьма условной, она ни в коей мерс не может считаться окончательной и безоговорочной.
Разделение на жанры по признаку сюжета и героя затрудняется, например, тем, что мифологические фигуры (духи, божества) часто, как говорилось, выступают в образе богатырей отыров, т. е. не всегда можно отделить мифологическое сказание от богатырской эпики. Последняя, будучи прикреплена к духам-покровителям, функционирует в качестве сакрального жанра, т. е. является не просто "преданием". Героизация мифологических персонажей оказалась настолько сильной, что развилась целая серия вторичных эпических песен и сказаний, относящихся не к мифологической, а к богатырской эре.
Сюжеты об Эква-пырисе или Ими-хиты, о Мось и Пор называются в народе маньть, мойт, т. е. просто сказками, но среди них имеются и тексты, к которым, с нашей точки зрения, более подошло бы обозначение "миф" (например, № 25, 124, 133, 135), а наряду с ними и сказки явно позднего происхождения (№ 141, 143).
У хантов и манси получили широкое распространение сказки, заимствованные у восточноевропейских или степных народов; особенно много их у южных групп. Популярны и русские сказки русь-монъсъ (хант.), русь-мойт (манс.). В них обычно действуют цари и солдаты, попы и купцы, фигурируют различные волшебные предметы и т. д. Однако даже заимствованные сказки нередко подвергаются мифологизации в силу действия установки на достоверность повествования. По наблюдению Е. Шмидт, хороший сказитель может привязать русскую сказку к своим героям и закончить формулой: "пошли и стали такими-то духами". Сходные примеры есть и среди публикуемых текстов (см. № 10).
Вопрос о жанрах осложняется еще и тем, что в обско-угорском фольклоре один и тот же сюжет мифа или предания может быть исполнен либо в песенной форме, либо в прозаической, либо в форме ритмизованной прозы [14, с. 9]. Показательно, что песенная форма была характерна для ритуальной обстановки, т. е. как бы в присутствии сверхъестественного существа, в честь которого и исполнялась песня. Те произведения, которые высвободились из ритуального комплекса, скоро утратили и песенную форму, хотя продолжали сохранять некоторые обрядовые черты, табуировались и т. д. Можно предположить, что в древности существовала речитативная форма исполнения, где музыкальный "мотив" состоял всего из нескольких слогов (3-5 слогов = полупопевка) и имел два-три близких варианта, которые бесконечно повторялись, организуя текст по метрическим правилам. Такое исполнение представляет собой нечто среднее между песней и прозой и звучит в определенном тембре и с определенной интонацией. Следы этого типа иногда наблюдаются у северных хантов и манси, а также у восточных хантов [108 и устное сообщение Е. Шмидт].
А. П. Баландин приводит мнение А. Каннисто, что по форме различие между мансийской песней и "сагой" (т. е. сказанием) часто очень незначительно [54, с. 13]. В песне между явными стихами может вставляться отрывок чистой прозы, а сами саги могут иметь обильные поэтические украшения, ритм, параллелизмы и аллитерации, так что иногда трудно определить, имеем ли мы дело с песней или с сагой [54, с. 13].
По наблюдениям Е. Шмидт, мифологическая песня отличается от сказания не только формой исполнения, но и большей канонизацией. Выучить дословно крупное произведение невозможно, и потому, несмотря на стремление точно воспроизвести текст, даже самые священные песни варьируются. Однако в песенной эпике такие элементы, как композиция, сюжетные ходы, функции героев, эпитеты, формулы, параллелизмы и т. д., сохраняются лучше. Менее устойчивы элементы микроуровня художественной ткани: распределение вставок для соблюдения метрики и структуры параллелизмов (они могут меняться даже у одного и того же исполнителя в разных "редакциях" произведения). Иногда меняются формы изложения событий с точки зрения разных лиц или вообще лицо исполнителя (например, 1-е на 3-е), места включения диалогов и др. Варьирование макроструктурных элементов (мотивов, а иногда и целых сюжетов) выражается в том, что они могут прикрепляться к другим героям; однако такие вариации не встречаются у одного и того же исполнителя. В качестве примера различий, которые при этом возникают, приведем сказ В. Штейница из практики записи им фольклора у хантов. Старый хант спел ему песню, где речь шла о семи каменноглазых женщинах Пор. Затем для записи он решил ее не спеть, а рассказать. Фратриальные имена Пор и Мось ханты скрывают от чужих, и в рассказе вместо женщин Пор фигурировали просто "женщины, собирающие ягоды". На прямой вопрос собирателя, не были ли эти женщины Пор, сказитель ответил отрицательно. На следующий день В. Штейниц попросил его спеть несколько строк, чтобы записать мелодию. В песне снова назывались женщины Пор. В. Штейниц заключает: "Я правильно рассчитал: в пении, где передается твердо установленная традиционная форма, он ничего не мог изменить!" [130, с. 105].
По мнению Е. Шмидт, высказанному в устной беседе, прозаическое сказание и рассказ также различаются степенью художественной оформленности: по ее выражению, у них разный "художественный код". Сказанию присущи определенные формулы, их излагают так, как будто читают книгу, быстро, с особой интонацией, а рассказ излагается более свободно, он похож на простую речь. Священное сказание (миф) следует рассказывать по определенным правилам, иначе это не миф. Поэтому возникают такие ситуации, когда исполнитель может, например, сказать: "Это героическая песнь, но я исполню ее как сказание". (По сообщению Н. И. Терешкина, в его фольклорных материалах героические песни записаны в форме прозы). Или: "Это — сказание, но я могу исполнить только как рассказ, так как не знаю формул". Возможен и простой пересказ сюжета, что имеет место, в частности, при рассказывании на русском языке. Жанровые особенности текстов обусловливали место и время их исполнения, а также состав слушателей. Мифы рассказывались довольно редко, обычно на общественных празднествах. Так, мифы о происхождении медведя были составной частью медвежьего праздника. Сакральная часть некоторых мифов, где говорилось о становлении духов, была запретной для женщин и детей (например, окончание мифа о возникновении земли); они не должны были слышать и полный текст некоторых других мифов. Тайной для представителей чужой фратрии оставались сказания о происхождении предка и обрядов собственной фратрии. В дневнике В. Н. Чернецова описан случай, когда рассказчик прервал рассказ, сказав, что дальше он ялпынг — "священный".
Исполнение героических песен возможно только в состоянии особого воодушевления, они уводят человека от повседневных забот в седую древность. Поэтому они звучали лишь несколько дней в году: на праздниках честь духов-покровителей и медведя, на свадьбах и ярмарках. Героические сказания или сказки можно было услышать чаще, так как они не требуют от человека такого умственного и эмоционального напряжения. Их рассказывали вечерами, когда все отдыхали, при этом женщины иногда занимались рукоделием.
Повествования о давно прошедших временах были лучшим отдыхом после напряженного труда для охотников и рыболовов, оторванных от дома и живущих в лесной избушке или шалаше. Начатый вечером рассказ мог длиться всю ночь, а иногда продолжался и на следующие сутки. Во время экспедиций последних лет мы неоднократно наблюдали традицию ночного рассказывания сказок. В относительно больших селениях дети даже устанавливали на сказочницу очередь. В доме, где она ночевала, собирались слушатели, готовилась мягкая и вкусная пища. В традиционной обстановке иногда слушатели-дети разделялись; например, мальчикам рассказывал сказки мужчина у одного костра, а девочкам — женщина у другого костра. Разделение слушателей происходит и у учащихся школ-интернатов, когда они в спальнях перед сном рассказывают сказки.
По некоторым сведениям, рассказывать сказки днем было запрещено (иначе вылезут волосы, потеряется память и т. д.), но все-таки это практиковалось. Например, считалось, что сказка укорачивает путь во время длинных переездов на лодке. На Васюгане человек, съевший голову глухаря, сваренного в общем котле, обязан был рассказать сказку. В ходе нашей экспедиционной работы нередко приходилось слышать былички, которые рассказывались как иллюстрация к религиозным верованиям, обрядам, запретам.
У хантов и манси не было профессиональных исполнителей, но были выдающиеся сказители и певцы, чаще мужчины. Еще в детстве они выделялись необычайной памятью, и им предсказывали судьбу сказочника или певца (одни лучше запоминали сказки, другие — песни). Нередко это были младшие родственники известных исполнителей, как, например, известная ныне мансийская сказительница А. М. Конькова, наследовавшая традицию своей бабушки (на которую она похожа даже внешне). Как уже отмечалось, сказителям и певцам приписывались необычайные способности влиять на здоровье и успехи человека.
Вообще слову, мысли, образу придавалось особое значение.
У хантов и манси существовало представление о материальности слова и даже мысли. Считалось, что слово может оказать определенное влияние на отношение людей как друг к другу, так и к отдельным объектам внешнего мира. В одном из опубликованных текстов [7, с. 172] речь идет о том, что женщина вслух выразила желание остаться на месте сбора ягод. Сказанное должно осуществиться, поэтому ее муж ушел домой, оставив ее одну в лесу. Рассказчик прокомментировал это следующим образом: "Раньше было так: слова зря не скажи". В другом случае мальчику, выразившему желание съесть огромную щуку, приходится делать это, хотя он не в силах справиться с ней.
При свойственных хантам и манси представлениях о том. что слова и мысли могут материализоваться, считалось обязательным исполнение мифа или сказки целиком, не опуская деталей. В результате возникают почти беспрецедентные для устной традиции случаи (в первую очередь это относится к священным мифам), когда тексты, записанные в разное время и от разных рассказчиков, совпадают почти дословно. Такие примеры есть и в нашем сборнике (см. № 105, 106). Однако, как видно и из публикуемых мифов, текст их мог быть изложен и упрощенно. Отчасти это объясняется тем, что, как говорилось, для непосвященных из мифа специально выбрасывались сакральные моменты. То же самое иногда происходит, если текст записывают представители другой национальности, для которых излагается лишь схема сюжета. Детям было принято рассказывать сокращенные варианты больших произведений либо специальные детские сказки.
Особым вниманием пользовался тот рассказчик, который обладал артистичностью и выразительностью, в совершенстве владел искусством передачи текста, соблюдал последовательность изложения, употреблял традиционные обороты, сохранял детали лексики и стиля.
Судя по публикациям А. Н. Баландина и В. Н. Чернецова и устному сообщению А. М. Коньковой, рассказчики различались по темпераменту. А. Н. Баландин приводит в качестве примеров известных ему сказителей Сайнахова и Гындыбина. Первый — жизнерадостный, веселый, склад психики с ярко выраженной эротической направленностью. Он сказывает сказку быстро, оживленно, при подражании образу героя часто подпрыгивает и жестикулирует. Манера рассказывания — прерывистая, неуравновешенная, с подвижной композицией и частой сменой эпизодов, среди которых особенно акцентируются любовные. Второй рассказчик — спокойный, медлительный, с логическим осмыслением всего окружающего. Он ведет сказ спокойно, последовательно, как бы нанизывая одну строку за другой, эпизод за эпизодом [53, с. 66].