Для фольклора малых островов, где, как правило, отсутствовала эзотерическая традиция, хранимая в первую очередь жрецами, характерно полное забвение высших небесных божеств или низведение их до положения духов. И на Ниуэ и на Ротума почитались более всего именно духи — духи предков и духи природы. Тонганцы и самоанцы, передававшие из поколения в поколение рассказы о небесных богах, тоже придавали куда большее значение именно духам: боги представлялись как некоторая весьма далекая, застывшая во времени данность, а мир духов казался разнообразнее, живее, ближе человеку. Все это вело к увеличению удельного веса волшебной сказки — жанра, наиболее четко выделяющегося в островном фольклоре (ср. № 9, 18, 50, 107, 110).
Духи в полинезийских представлениях — наиболее обширная группа сверхъестественных созданий, которые, в свою очередь, подразделяются на несколько категорий: 1) духи природы, "хозяева" леса, деревьев, вод, океана и т. д., 2) враждебные человеку духи (реже — полудухи), обычно странствующие по разным местностям (см. № 4, 52, 54, 56, 79, 113), расположенные к человеку духи и собственно духи-покровители (см. № 53, 74, 75, 114, 128). Особое внимание к последним характерно для тонганской и самоанской мифологий, в которых функции духов-покровителей приписываются иногда и небесным божествам. Существовали даже особые наименования для духа-покровителя индивидуальной семьи (или одной только женщины-матери), опекающего и детей в этой семье (ср. № 8, где за братом и сестрой, оставшимися без родителей, присматривает чудесный помощник).
Духи нередко предстают перед человеком в зооморфном облике, многие духи — оборотни. Соответственно животные, в которых они могут воплощаться , также наделяются сверхъестественными способностями. Существенно, что, по представлениям всех народов, о которых идет здесь речь, духи могут воплощаться далеко не во всех животных. Обычно животные, в которых вселяются духи, это акула, ящерица, осьминог, собака, летучая лисица, цапля, дрофа. Нередко определенный дух ассоциируется с каким-то одним животным. Так, в тонганских и ротуманских рассказах упоминается дух Тауфа (см. № 101), которого нередко называли "духом-акулой": по большинству представлений, Тауфа принимал именно облик акулы (см. также примеч. к № 101). Повсеместно на Тонга и в местности Мафтау на Ротума считалось, что если к стволу дерева привязать вырезанный из листа кокосовой пальмы силуэт акулы, то участок земли вокруг этого дерева будет находиться под покровительством Тауфа. Возможно, с аналогичными поверьями связаны и ротуманские фануи (листья-знаки), о которых идет речь в № 1, 2.
Сверхъестественные качества приписывались и всем необычным — по размерам или по окраске — животным (ср. № 11, 54, 55, 117). Для самоанца или для тонганца самой священной была светлая летучая лисица. На Тонга, скажем, верили, что появление такой летучей лисицы предвещает скорую смерть вождю о-ва Ата (см. об Ата № 70, 99). По белой летучей лисице гадает Пунга о том, что происходит в его отсутствие в его доме (№ 90). На западе Тонгатапу, в Коловаи, в священной казуариновой роще, постоянно обитала большая стая летучих лисиц, среди которых также выделялась особо лисица-альбинос.
Вообще же отношение к различным отклонениям от "естественной нормы", особенно от нормы человеческой, было у океанийцев, как и у многих других народов, двойственным (по крайней мере можно утверждать, что такая двойственность уже имеет место в историческое время, когда на островах начинают фиксировать повествовательный фольклор). Особенно ощутима эта двойственность в представлениях о людях с теми или иными физическими дефектами или отклонениями: слепых, глухих, хромых, сиамских близнецах или альбиносах. С одной стороны, существа с подобными физическими отклонениями — носители сверхъестественного, надчеловеческого начала, они вызывают трепет и восхищение, восторг и почтение, страх и благоговейный ужас. С другой же — они воспринимаются не только как сверхъестественные, но и как противоестественные существа, рождение которых связывается с чем-то плохим, постыдным (собственно говоря, двойственность закономерно развивается из некогда цельного ощущения потустороннего, надчеловеческого, а значит, нечеловеческого и противного человеческой природе).
Так, Э. Шульц [52, с. 114] приводит самоанскую пословицу "Напрасно прятали белокожую девушку, все равно скрыть не смогли" (употребляется в значении, сходном с русским "Шила в мешке не утаишь") и дает к ней следующее пояснение. У одной самоанской пары рождается дочь-альбинос, родители, устыдившись, прячут ребенка в пещере неподалеку от своего поселка и оставляют там на произвол судьбы. Девочка каким-то образом остается в живых, вырастает и встречается со своим братом, который соблазняет ее и затем рассказывает о необычной встрече своим родителям.
В текстах, приводимых в этой книге, можно встретить и насмешливые или даже нейтральные описания слепых, близнецов и альбиносов (ср. № 6, 15, 17, 83, 116), и вполне серьезные, отвечающие архаичному представлению "близнецы-духи", "слепой дух", "альбинос-дух" (№ 21, 40, 44, 46, 79, 95, 116).
Духи могли воплощаться и в обычных людях, однако и здесь особую группу составляли медиумы или жрецы: на Тонга таких жрецов называли "якорем духов" (см. выше о животных — "лодках духов"), "Говорящим с духами" — так тоже нередко называли медиумов, — естественно, приписывались сверхчеловеческие способности, которые, однако, могли быть утрачены с нарушением табу.
Понятия табу и магической силы — маны — неразрывно связаны с представлением о сверхъестественном. По Дж. Фрэзеру, табу — это "совокупность негативных предписаний" [13, с. 30]. По мифологическим представлениям о мире, табу — указание на обязательства человека перед скрытыми силами, непостижимыми и неподвластными ему. За исполнением этих обязательств следят многочисленные духи, божества, сами люди, и всякое нарушение неизбежно влечет за собой кару. Мана — это результат действия таинственных, сверхъестественных, сверхчеловеческих сил, всего того, что освящено и табуировано. Магическая сила заключена, согласно традиционным представлениям, в различных органах человека. Когда Нуджкау и Нуджманга (№ 15) или духи, убивающие женщину с сыном (№ 8), выливают в специальный сосуд кровь жертвы, они некоторым образом овладевают той маной, которая заключена в этом человеке. Когда Апа-ула (№ 66) просит сохранить для нее голову убитого сына, когда Мёс-тото с сестрой уносят кости съеденной Пуак-левы (№ 17), когда оставшаяся в живых акула заглатывает останки убитой сестры — во всех этих случаях они пытаются помешать врагам воспользоваться той самой силой, которая заключена в останках погибшего. С верой в силу, заключенную в другом человеке, несомненно, была связана и практика ритуального каннибализма. По-видимому, он был наиболее характерен для меланезийцев, а на востоке Океании носил строго ограниченный характер, причем являлся привилегией жрецов и высоких вождей, что отчасти объясняется складывавшимся у полинезийцев культом вождей. Тем не менее, если судить по преданиям, то может показаться, что каннибализм имел значительно более широкое распространение, чем было на самом деле: о нем идет речь в очень многих отрывках (ср. № 8, 12, 17, 18, 35, 39, 43, 65, 66, 87, 88) .
Как носители особой силы — не потенциальной, скрытой, а действенной, актуализованной — выступают в полинезийской мифологии богатыри и герои. Первый среди них — великий Мауи. В иерархии сверхъестественных существ он стоит ниже бессмертных небесных богов. Это легендарный герой, совершивший все главнейшие подвиги, о которых только повествуют полинезийские мифы. Ему принадлежат подвиги разделения неба и земли, добывания огня, вылавливания островов, собирания ветров, добывания культурных растений. На деле Мауи сочетает черты культурного героя, трикстера, демиурга и персонажа волшебной сказки. На разных островах и даже в разных рассказах о нем, имеющих хождение в одной и той же местности, может актуализироваться та или иная из его характерных черт. В этой книге представлены рассказы о Мауи, записанные на всех четырех островных группах; бросается в глаза не только повторяемость сюжетов и отдельных ситуаций, но и различная трактовка сходных персонажей.
В ротуманской и ниуэанской мифологиях Мауи (ротуманский Моэа-тики-тики) — "бедный сиротка", покинутый младенец, разыскивающий своих родителей и демонстрирующий свою чудесную силу. На первый план выступают здесь черты героя волшебной сказки и культурного героя (чудесное спасение, необыкновенное развитие, прохождение различных испытаний). У самоанцев Малыш Мауи (Тии-тии, сын Мауи Старшего, см. № 60) прежде всего трикстер, проказливый мальчишка, как бы перерастающий затем в культурного героя. Во многом он сходен с тонганским Мауи, но в тонганских мифах гораздо подробнее разработана тема семьи (рода) Мауи: функции, приписываемые в мифологиях других островов одному только младшему Мауи, распределены в тонганском фольклоре между несколькими представителями этой семьи, в первую очередь между отцом, Мауи — созидателем, воплощающим черты демиурга, и младшим Мауи.
В мифологиях островов есть и другие культурные герои, дублирующие функции Мауи. Это самоанские Пили и Лоси, доставляющие на Самоа с небес или из подземного мира таро, а также наделяющие самоанцев умением плести сети; ротуманский Мёс-тото, в образе которого наиболее существенны черты героя-богатыря; тонганский Муни (№ 90, 91) и ниуэанские Тафа-хе-моана (№ 105) и Лауфоли (№ 126).
В Западной Полинезии менее популярны, чем в Восточной, такие сюжеты, как борьба Мауи со смертью, путешествие Мауи на небо, соперничество его со старшими братьями. В восточнополинезийском фольклоре Мауи часто связывается с Хиной (Синой), которая выступает как его мать, сестра или жена (см. [2; 3; 43; 11, 210, 211, 213, 229]); в западнополинезийских мифах эта связь не прослеживается. Хина ассоциируется здесь чаще всего с духами, происходящими от небесных богов и живущими на небе , Мауи же нередко соотносится с хтоническими силами.
С хтоническими силами связан и хозяин земли мертвых Пулоту. У самоанцев он носит имя Савеа Сиулео, у тонганцев — Хикулео. В ротуманской мифологии ему соответствуют, по-видимому, несколько духов (ср. № 9, 10). Нередко этот властелин мертвых предстает в образе морского угря, пожирающего своих земных родственников, или воплощается в птице, рожденной, как и он сам, из сгустка крови (№ 49), или приобретает обличье дряхлого старика. В самоанских мифах о Нафануа [№ 44, 46, а также [11, № 153, 154]) Савеа Сиулео предстает также как дух предка.
Хозяин подземного мира — единоличный владелец замечательных растений — ямса, таро, сахарного тростника, батата, которые удается похитить у него лишь хитростью. Для рассказов о духах вообще характерны этиологические концовки, причем большинство из них связано с темой добычи пищи. Изобилие, свойственное неземному миру, будь то небесный мир или подземный край вроде тонганской мифической земли Лалофонуа, — типичный мотив мифологий народов Океании, в жизни которых, как уже говорилось, периоды относительного довольства перемежались с тяжелыми голодными временами.
Многие рассказы, в которых фигурируют духи, посвящены столкновению земного, "человечьего" с запредельным, сверхчеловеческим. В повествованиях о встрече и состязании человека и духа особенно силен элемент волшебной сказки; у самоанцев такие повествования носят даже специальное название фангонго — "вечерние сказки" . Ряд таких сказок носит явно дидактический характер: они как бы призваны напомнить человеку о бдительности — ведь духи подстерегают его повсюду (ср. самоанские рассказы о Мосо — Нифо-лоа).
В других волшебных сказках обычные люди, волей или неволей встречающиеся с духами, успешно дурачат их (№ 8, 10, 18, 57, 98, 114) и, избавляясь от них, приобретают норой принадлежащие духам сокровища и знания. Любопытно, что антагонистами духов чаще всего оказываются персонажи, стоящие вне привычного социума: это или чужеземцы, почему-либо оказывающиеся в данной местности (№ 8, 98, 126), или дети (№ 6, 8). В последнем случае в сказках трансформируются сюжеты о "бедном сиротке" (в Полинезии они менее популярны, чем в Меланезии или в Микронезии) или сюжеты близнечных мифов.
Как мы уже говорили, при всей нерасчлененности жанров океанийского фольклора волшебная сказка как самый частотный и, наверное, самый популярный жанр выделяется наиболее четко. В волшебных сказках сложным образом преломляется мифологический эпос, их героями оказываются не только духи и люди, но и необыкновенные деревья, птицы, киты, черепахи, рыбы. Предстают в этих сказках и одухотворенные явления природы: ветры, солнце, звезды, планеты (чаще всего Венера и Марс). Возможно, в их персонификации — отголосок тотемных представлений о мире, свойственных сознанию древнего человека.
Почти на всех островах Океании рассказываются сказки, в основе которых лежит универсальный мифологический сюжет "дитя солнца". В полинезийских сказках дитя солнца (у одних народов — девочка или девочки-близнецы, у других — мальчик) с рождения отличается необыкновенными способностями, растет не по дням, а по часам, а вырастая, совершает героические подвиги.
Волшебно-героические сказки на основе солярных мифов повествуют о великой борьбе с солнцем (мотив "солнце-людоед", в редуцированном виде представленный в самоанском мифе, см. № 43) и об охоте за солнцем.
В волшебно-мифологических и волшебно-героических сказках, в которых фигурируют растения и животные, подчеркивается их сверхъестественная сила, причем эта сила может быть направлена против человека (наиболее частый мотив здесь "животное-людоед", ср. № 87), а может идти и на пользу ему (в сказках могучие киты, рыбы, черепахи, птицы переносят героев на дальние расстояния, спасая их от врагов, чудесные деревья дают героям кров, одежду, пищу).
Совершенно иной характер имеют сказки о животных, нередко приближающиеся по типу к анекдотам, и сказки о растениях, имеющие характер басен. Любимые персонажи таких сказок — крыса, осьминог, летучая лисица, различные птицы (полинезийские ржанка, скворец, бекас, голубь, цапля, птица-фаэтон), рыбы, черепахи, насекомые, кокосовая пальма, банан, хлебное и железное дерево. Как отмечает Е. М. Мелетинский [3, с. 28], большое число таких сказок в самоанском и тонганском фольклоре свидетельствует об особенно сильном сохранении реликтов тотемизма. Однако сказок такого рода немало и на других островах Западной Полинезии, в частности на Ниуэ. Кроме всего прочего следует иметь в виду, что с христианизацией островов полинезийцы с необычайной легкостью освоили именно европейские сюжеты сказок о животных; так, в начале XX в. Э. Луб на Ниуэ и Дж. Браун на Самоа записывают сказки о войне птиц и пресмыкающихся, в точности повторяющие известные европейские басни [42, с. 194 — 195; 17, с. 172-177].