– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал Алекс.
Так что незнакомец продолжил историю с того места, где остановилась Сесилия. Он объяснил гораздо больше, чем Сесилия и даже учитель Алекса посчитали бы необходимым, и он объяснял так понятно и живо, что Алекс запомнил навсегда. Он знал о сражениях всё. Алекс никогда прежде не слышал, чтобы битву объясняли так, словно на самом деле давали приказы солдатам, но незнакомец именно так объяснял битвы Цезаря. Алекс начал восхищаться Цезарем гораздо больше, чем когда-либо в жизни, а этим изгнанником он восхищался еще больше, чем Цезарем.
Пока он говорил, Сесилия входила и выходила. Похоже, он очень стеснялся ее, а особенно стеснялся обращаться к ней по имени. Он изо всех сил старался вовсе никак к ней не обращаться. Что касается Сесилии, и Алекса тоже, они чуть не дошли до того, чтобы обращаться к нему: «Эй, вы!»
«Как мы должны обращаться к нему? – постоянно спрашивала себя Сесилия, когда бегала вверх-вниз по лестнице. – Похоже, он потерял большинство имен, которые у него были, когда стал изгнанником».
Они стеснялись всё больше и больше, поскольку, чем дольше они откладывали, тем более глупым казалось, что они сразу не спросили, каким именем его называть. Только когда они отвели его в холодную побеленную гостевую комнату, и Сесилия сворачивала белые вязаные покрывала на гостевой кровати, Алекс стал достаточно невежлив, чтобы спросить.
– Как бы вы хотели, чтобы мы обращались к вам? – выпалил он.
Изгнанник улыбнулся:
– Меня зовут Роберт.
– Что ж, прекрасно, – оживленно произнесла Сесилия, поскольку испытывала громадное облегчение. – Спокойной ночи, Роберт. Желаю вам хорошего сна.
После чего она выбежала из гостевой комнаты, а Алекс – за ней, оба чувствуя себя ужасно глупо.
На следующее утро они чувствовали себя еще глупее, когда прокрались в гостевую комнату и обнаружили, что он ушел. Вначале они подумали, что он исчез бесследно. Кровать была холодной, пустой и аккуратно заправленной. Ее жесткие подзоры выглядели так, словно их никогда не тревожили. «А он не был похож на человека, который умеет заправлять кровать», – подумала Сесилия.
– Нам могло это присниться, правда? – прошептал Алекс, оглядывая холодную комнату.
А потом он увидел кухонный подсвечник, стоящий на одном из вязаных ковриков на умывальном столике.
– Один из нас должен был достаточно верить в него, чтобы принести сюда это, – сказал он и заглянул в кувшин. Вода покрылась льдом, но лед был разбит. – Он умывался, Сесил. Смотри.
Сесилия, чувствуя себя уныло и вяло, подошла и согласилась. Она взяла подсвечник с оплывшей свечой, подумав, что мисс Гатли не должна найти его здесь, и они увидели, что под ним находился листок бумаги.
Алекс набросился на него. Он был вырван из начала книги проповедей на ночном столике. На нем ничего не было написано – в комнате не было письменных принадлежностей, – но на нем осталась печать оранжевого воска, придавленная чем-то, примерно того размера, какого бывают перстни с печаткой. Алекс поднес его к свету. Эмблема представляла собой пчелу или осу – какое-то насекомое, точно, – и если понаклонять его туда-сюда, с краю можно было разглядеть буквы, идущие по кругу: «ГЕРН».
– Он говорил, – сказал Алекс, – что был прежде графом Герна. Помнишь?
– Да, – ответила Сесилия. – Значит, он был настоящим.
Следующее странное событие произошло накануне Сочельника. В то утро Алекс вернулся домой на каникулы, и после обеда они с Сесилией пошли кататься на коньках по краю заводи. В те дни берега устья великой реки не были еще так хорошо подняты и осушены, как стали позже. Под домом Хорнби, почти рядом с длинной каменистой гатью на остров, находилась большая поляна, которую каждую зиму затопляло, когда река разбухала от дождя и приливов. Железнодорожные пути проходили по одному ее краю, рядом с дорогой, а другая сторона выходила в море. Пресная вода на поляне замерзала, а потом, во время весенних приливов покрывалась морской водой. Рукава реки в заводи, огибавшие темный остров с обеих сторон, тоже частично замерзали, и снежные сугробы на их берегах затвердевали в сверкающие серые ледяные утесы. Грязный песок устья становился от мороза черно-серым и опасным, пока не нахлынет море и не скроет его.
В тот день был отлив. Солнце было красным, а ветер с моря резал, точно пила. Лед на затопленном пастбище был толще и тверже, чем когда-либо на памяти живущих, и с нескольких миль в округе собирались люди покататься на коньках. Среди них были и Корси. У Алекса упало сердце, когда он увидел, как подъезжают красивые экипажи и останавливаются у подножия холма. Им с Сесилией было весело в компании племянников и племянниц мисс Гатли с соседней фермы, но при виде экипажей Гатли переместились подальше, чтобы практиковаться в фигурном катании отдельно. Алекс уныло наблюдал, как выходит вся семья Корси. Мартин – старший сын, который всегда держал свои джентльменские руки в благородных карманах; Гарри, который был ровесником Алекса и не нравился ему еще больше Мартина; их средний брат Эгберт, не поддающийся описанию; а потом – девочки, которые были намного элегантнее Сесилии, но далеко не такие хорошенькие: Летиция, Лавиния, Шарлотта (которая была взрослой и уже помолвлена), Эмили и маленькая Сюзанна, которая не нравилась Алексу гораздо больше всех остальных. И все они вытянули ноги, чтобы кучер прикрутил им коньки, будто у них своих рук не было.
– О, Сесил! – простонал Алекс.
– Притворимся, будто не видим их, – ответила Сесилия. – И, возможно, они не увидят нас.