Серебряный хохот эхом отдался в темных стенах домов.
— Это венки! Это осока, осока! — венком из осоки помахали перед глазами. — Темно, да? Вы плохо видите, Зигфрид?
— Зачем — осока? — спросил Зигфрид ошалело.
— У меня — березовые веточки, — сказала четвертая девочка, вышедшая из тени, как из небытия. — Нравится, Зигфрид?
— Он еще не настоящая звезда, — насмешливо сказала первая. — Из-за него еще никто не умер.
— Что за чушь?! — рассердился Зигфрид. Он оглядывался по сторонам — и видел девочек, множество девочек. Они двоились и троились; они скользили из света в тень, хихикая, блестя чудными глазами, постукивая каблучками. Их бледные, восхитительные личики выглядывали из березовых ветвей. Смешки россыпью стеклянных шариков звенели в подворотнях, разбиваясь о стены. В этом хороводе лучезарных девочек, украшенных венками из молодой зелени, было что-то чудесное и жуткое разом.
— Ну как же! — хихикнула рядом красоточка, затянутая в атлас. — Из-за настоящих кумиров умирают. Если их любят. Как ты не понимаешь?
— Вот смотри. Я любила «Иванушек». Вены порезала, в ванне — ну вот, осока.
— А я — за «Tokio Hotel». Мы с подружкой с девятого этажа шагнули. Поэтому веточки, видишь?
— Считается, что осока — если утопишься, а веточки — если повесишься, но вешаться — это некрасиво, правда? Таблетки гораздо лучше. Ах, я так Юрочку Шатунова любила, так любила! Целую банку, таблеток сто, наверное — а запивала пивом…
— Зигфрид, хотите, я буду вас любить?
— Она — дурочка, не слушайте! Она — не из-за звезды, она — из-за одноклассника…
Зигфрид шарахнулся. Морок развеялся. Мертвая девочка, прозрачная, светящаяся — косточки черепа просвечивают сквозь зыбкую фарфорово-белую плоть личика — тянет тоненькие пальчики, между ними — перепонки, черный с блестками лак с ноготков облупился.
Венок из осоки на роскошных волосах, льющихся с плеч, текучих, как вода — и вода, чуть-чуть розоватая, сочится, капает из распоротого запястья. Из-под другого венка, из-под нежной березовой листвы, из разбитой головы — мутная вода течет по сплющенному лицу…
— Нет! Нет! Убирайтесь отсюда! — закричал Зигфрид — и голос сорвался в сипение. Руки из матового каучука обвили его шею. Хохот мертвых девочек проткнул мозг стеклянными осколками.
— Девочки, давайте в ворона играть! Ворон-ворон, хвост обломан!
— Ворон каркнул: «Never mor»!
— Каравай-каравай, кого хочешь, выбирай! — и руки касаются лица, плеч, спины. Они влажные даже через одежду и цепкие, очень цепкие — холодная неживая резина. И легкие заполняет запах — березы, но больше — воды, безнадежной воды городских каналов, тины, свай, заросших зелеными космами, осоки и ряски…
— Ворон-ворон, нос окован!
— Тебе водить, тебе!
А кровь — просто водица, да еще и не очень чистая…
Фельдшер «скорой помощи», крепкий мужик с синяками бессонной ночи под опухшими глазами, выпрямился и отряхнул колени. Полез в карман за сигаретами, сказал пожилой докторше: