— Святой брат, что происходит? Это ведь проклятие? — подскочила мама. — Как вы допустили, чтобы мою дочь прокляли в светлом храме во время свадебного обряда?!
— Уважаемая эсса, откройте пошире глаза, — взбеленился обрядник, и матушка без преувеличений пошла красными пятнами. — Это не рисунок проклятия, а брачная метка! Ваша дочь повенчана!
— С кем?! — изумленно в три голоса уточнили мы. Другие теперь сомневались, но я-то точно знала, что с утра проснулась незамужней.
— Определенно не с ним, — святой брат ткнул пальцем в Гидеона, выразительно поджимающего губы. Глядя на эту побелевшую узкую полосу вместо рта, становилось очевидным, что внутри он кипит от гнева. Изумительная выдержка. Я бы давно пнула перевернутую венчальную чашу, а заодно и невесту, поставившую одну из древнейших чистокровных семей Эсхарда в наиглупейшее положение.
— Какой позор! — прозвучал тихий голос эссы Анкель, и с ней было сложно не согласиться.
Все! Пришло время рухнуть в красивый обморок. Возможно, меня даже поймают и не дадут разбиться о мрамор. Однако сознание оставалось ясным и мутнеть не собиралось. В голове крутилась совершенно абсурдная мысль, что светлые боги страдают глухотой и отсутствием чувства юмора. Я же просила обойтись малой кровью и всего лишь обрушить крышу храма. Зачем громить всю мою жизнь?..
Из храма мы вернулись в гробовом молчании. Домоправительница Руфь открыла дверь и испуганно посторонилась, когда матушка с непроницаемым видом, но с проворностью ядовитой виверны, намекавшей, что она в ярости, ворвалась в дом. При виде меня в свадебном платье, перешагивающей порог, Руфь испуганно прошептала:
— Α брачный обряд?
— Закончился.
— А почему ты здесь, а не в доме мужа? — Она указала пальцем на изрисованную лозами анатии руку.
— Понять бы, где он, — вздохнула я, потерев рисунок ладонью. К сожалению, кожа покраснела, а брачный орнамент остался.
— Дом?
— Муж.
Из глубины комнат раздался звон бьющейся посуды.
— Идэйский фарфор! Добралась! — всплеснула полными руками домоправительница.
Мы бросились в небольшую столовую, примыкавшую к кухне. Матушка стояла возле открытой посудной горки и с каменным лицом истинной эссы швыряла на пол тарелки из тонкого идэйскогo фарфора, доставшегося ей по наследству. Паркет усеивали белые черепки с золотой каемкой. Звяк! Бах! Пронзительно и громко, даже сердце екало. А на лице матери ни мускул не дрогнет, ни глаз не дернется.
Двумя руками она схватилась за объемную посудину с золотой каемкой, и Руфь выкрикнула страшным голосом:
— Только не супницу!
Домоправительница обладала добротным телoсложением и была горласта. Ей удалось с первого раза пробиться к сознанию неистовствующей хозяйки. Матушка вернула миску на полку, аккуратно закрыла стеклянные дверцы, а потом с мрачным видом направилась в сторону моей мастерской.
— Мама, не надо! — тихо попросила я.
— Надо, Аделис, — величественно оглянулась она, — надо…
Созданием ледяных скульптур я увлеклась ещё в Эсхардской академии на уроках изящных искусств, а после интерес и вовсе превратился в манию. Матушка считает это занятие недостойным воспитанной девицы, но чистокровные эссы — маги вoды, изменчивая стихия не просто подчиняется нам, а рассказывает тайны прошлого и открывает образы, запечатленные в воде. В моих руках «поет» лед, да и за статуэтки, на счастье, платят золoтыми синами.