Взморск — городок тихий. И до нас долетает ветер цивилизации, и с ним вроде как не поспоришь, но только мы-то видим, как штормит эти ваши столицы. Мы тоже грокаем новости. Никто ведь не хочет, чтобы уютные взморские улочки — памятник Ленину, который вовремя не снесли, да так он и остался, памятник Чехову, побывавшему у нас проездом, памятник взморскому уроженцу архиконструктору Папонову, мозг которого летит сейчас к Проксиме Центавра, — превратились в арену боёв, допустим, курцев и кибов. У нас ни тех, ни других нет — и, скажем мы решительно, не будет. Каждому приезжему мы с гордостью демонстрируем наше прекрасное, исправно разрастающееся кладбище.
Имморам среди нас не место. Павел, понятно, не в счёт. Он с нами давно, мы к нему привыкли, точно как к памятнику Ленину; даже привязались. К тому же Павел — калека. Даже имморы от такого не застрахованы. Вон он ковыляет, между прочим, к кафе «Незабудка», по привычке — раньше всех, не дожидаясь, пока часы на старой немецкой ратуше пробьют пять вечера и трудящиеся, с чистой совестью оставив рабочие места, потянутся двойками и тройками в питейные заведения.
Передвигающегося урывками Павла хорошо видно через окно кафе; на той неделе мы как следует отскребли его, это окно, от помёта толстых красных мух, тучами налетавших с севера, с полигонов проклятой Ностратики. Как хорошо, что у нас в стране нанотех запрещён законом. От мух мы, ясно, отбились, не на тех они напали, а вот окна пришлось оттирать всему Взморску.
Но сегодня Павел вовремя: в «Незабудку» пожаловали приезжие. Парень и девушка, раньше сказали бы «тинейджеры», а теперь кто их там разберёт. Приехали рано, и не на поезде, а на радужном «опель-николе», заселились в единственную нашу гостиницу «Брно», которую уже обозвали «Дно» (уборщица Галина расслышала), а теперь сидят в «Незабудке» и недоумевают, почему, если на запястьях мигает 16:12, в кафе никого, кроме меня, официанта Юрия, протирающего бокалы краешком белоснежного полотенца.
Парня зовут Дмитриев Мехдан Эльдарович, его спутницу — Руис Трогла Хавьеровна. Нам тут такие не нравятся, начиная с имён. Мы здесь чужаков не жалуем, особенно имморов, и только калека Павел, как уже сказано, не в счёт: он — наша взморская достопримечательность, к тому же у города перед ним должок. А пришельцы, судя по именам, из столичных, из элиты. Такие вечно хватаются за всё новое, не обдумав как следует, что будет дальше.
Павел, подволакивая протез, осторожно приоткрывает дверь «Незабудки», встречается взглядом со мной, официантом Юрием, смотрит на Троглу и Мехдана, всё понимает. Ничуть не меняется в лице. Павел — иммор из первых; раньше, когда подобных ему было побольше, их называли хела-хебовскими, по той самой печально известной корпорации; Павлу двадцать семь лет уже восьмой десяток и, если ничего не случится, будет двадцать семь целую вечность. Груз непрожитых лет давит на него намного сильнее груза прожитых. Никто доподлинно не знает, что происходит внутри головы и сердца Павла, но догадаться, в общем, несложно. Он осторожно заходит, закрывает за собой дверь, чтобы, не дай бог, не потревожить тишину, ковыляет к любимому столику, садится на краешек стула и начинает смотреть в клеёнку. Вот за это имморов и не любят.
Столичная пара оборачивается, глядит на Павла и, коротко посовещавшись, снимается с места, чтобы к нему подсесть. Он не возражает. Павел вообще никогда не возражает.
Он мог бы сейчас встрепенуться, зыркнуть, прошипеть: «Эй, вы! Уезжайте скорее! Бегите, глупцы!» — и ещё какую-нибудь реплику золотой эпохи ужастиков. Может быть, эти фразы не изменились — мы не знаем; во Взморске есть кинотеатр, как без него, но крутим мы в основном классику. Нет, ничего такого Павел не делает и сделать не может. Он — иммор. Как вещали пророки Старого Доброго Пути, которых никто особо не слушал: immortality is immorality.
— Здравствуй, — Мехдан с головой выдаёт своё происхождение: это в столицах, по примеру проклятой Ностратики, давно утеряна разница между «вы» и «ты». — Ты ведь местный, да? — Павел, не поднимая глаз, кивает. — Меня Мехдан зовут. Это Трогла.
— Павел, — кивает Павел.
— Слушай, мы только с утра приехали. Глазам поверить не можем. Такое чудо посреди Руси! Что, тут у вас правда всё как при застое? — Мехдан и правда в восхищении, как будто зашёл в музей и наткнулся на живых динозавров. — Вы не сектанты тут?
— Нет, — говорит Павел.
— Тогда не понимаю. Столько стариков на улицах! Офеть, да, Тро?
— Офеть, — подтверждает робкая Тро. — Я уж и не помню когда.
Какое-то время они на пару поют на все лады о том, что Взморск будто застыл в Средневековье или где-то около: «Ты не обижайся, но у вас, верно, имморов раз-два и…» Мехдан представляется: эгеномист, точнее, старший эгеномист отдела, дальше аббревиатура, питерского филиала корпа «Хаппа-Ляо-Бже», все дела. «Вот я тебе как эгеномист скажу: диво дивное этот ваш Взморск!» Павел кивает и кивает. Он выглядит крайне застенчивым молодым человеком. Провинциал, одним словом. Правду говорят: если долго носить маску, она срастается с лицом.
Когда Мехдан выдыхается, Павел после паузы спрашивает:
— А вы, значит, имморы?
— Мы… нет, — говорит Мехдан.
— Это хорошо, — вздыхает Павел.
Беседа не клеится, стороны пьют чай, который им принёс я, официант Юрий. Мехдан косится на Троглу, а та — на него. Как будто нам с вами, молодые жители столиц, ничего не ясно. Давайте уже. Хватит комедию ломать.
— Слушай, — Мехдан наконец решился, — неужели никто тут у вас не хочет того, чего хотят все люди на планете? — и, когда Павел переспрашивает: «Чего?» — выдаёт заветное: — Ну как… имморами стать. Жить вечно. Вечно!..
— Всё-таки вы имморы, — в голосе Павла слышится обречённость.