Оставалось еще пять минут, а он уже успел пройти свой путь уже дважды, придумывая слово, которым можно было бы назвать монгольский бакалейный магазинчик. Но уже было достаточно прогулок, поэтому он нажал на кнопку рядом с фамилией Эппик, и дверь практически сразу же издала этот жужжащий звук, которые издают все подобные двери. Он толкнул дверь и оказался в крохотном вестибюле, прямо перед ним возвышалась крутая лестница, а справа теснился узенький лифт. Он решил проехаться на лифте, но когда он доехал до третьего этажа, там снова оказались ступеньки, ведущие к двум дверям, обе из темного дерева и обе обозначены латунными знаками 3П и 3Л.
Еще кнопка. Он нажал на нее, и уже другая дверь выказал ему свое пренебрежение. Эту дверь нужно было тянуть на себя, как он вскоре понял, но это жужжание не прекращалось, пока он не понял, в чем дело.
Внутри помещение оказалось гораздо просторнее, чем Дортмундер предполагал, он думал, что внутри будет много крохотных комнаток, которые обычно люди называют «офисным муравейником». Но нет. Большинство стен подобного «муравейника» были снесены, большой ковер цвета бургунди объединял все комнаты, и уже на самом ковре были обозначены зоны, которые разделялись мебелью.
Рядом с дверью, которую Дортмундер как раз закрывал, стоял хорошо отполированный деревянный стол, который стоял боком так, чтобы видеть и дверь и комнату. Рядом со столом стоял Эппик, с улыбкой победителя на своей физиономии, сегодня на нем была рубашка поло такого же цвета, как и ковер, серые брюки с прорезиненной талией вместо ремня и двухцветные туфли для гольфа, хотя эти были без шипов.
– Как раз вовремя, Джон,– сказал Эппик и протянул грубую руку. – Хочу пожать тебе руку, потому что скоро мы станем партнерами.
Дортмундер пожал плечами и протянул свою руку в ответ.
– Ладно,– сказал он, не обращая внимания на потенциальное партнерство.
– Позволь представить тебя,– сказал Эппик, отворачиваясь, но при этом все еще держа руку Дортмундера, неприятное ощущение,– нашему главнокомандующему.
Дортмундер собирался было сказать, что он не знал, что у них еще будет главнокомандующий, но не стал этого делать, потому что стал разглядывать остальную часть комнаты. Справа, вдоль стены с окнами с жалюзи, через которые виднелись тонкие полоски бледного неба поздней осени, стоял стол для переговоров из бледного дуба с закругленными краями, к нему придвинуты восемь стульев с синей обивкой. Слева, где окон не было, потому что там уже начиналось другое здание, была зона для беседы: два больших синих дивана под равными углами от квадратного стеклянного кофейного столика, рядом стояли пару таких же по стилю кресел. Сразу за зоной для бесед начиналась кухня, где стоял самый обычный стол и шесть стульев, в дальнем угла за столом переговоров стоял СтэирМастер и еще несколько других тренажеров. Не так себе представлял Дортмундер жилище бывшего копа. По крайней мере, бывшего копа по фамилии Эппик.
– Вот сюда, Джон,– Эппик провел Дортмундера по кругу вокруг стола, подводя к левому углу, где стояло высокотехнологичное инвалидное кресло, похожее на аппарат для запуска в космос, оно стояло перед стеклянным кофейным столиком, напротив одного из синих диванов, а второй диван, который стоял напротив стены, был по его левую сторону.
В кресле сидел кто-то или что-то, одетое в черные штаны, черные грубые башмаки, на плечах накидка в стиле индейцев Навахо и с алым беретом на голове. Это что-то было большим и мягким, едва помещающееся в кресло, оно размышляло, глядя в никуда, не обращая абсолютно никакого внимания на Эппика, который за руку вел Дортмундера.
– Мистер Хэмлоу,– позвал Эппик, так почтительно и аккуратно, вовсе не похоже на того самоуверенного копа,– мистер Хэмлоу, приехал специалист.
– Пусть садится. Тут.
Голос его звучал так, будто из велосипедной шины спускают воздух, поначалу, когда мистер Хэмлоу указал на диван слева от него, ему показалось, что он показывал куриной ножкой, но нет, это оказалась его рука.
Кстати о руках, наконец, Эппик отпустил Дортмундера и жестом указал ему на диван, пробраться к которому нужно было обходя инвалидное кресло мистера Хэмлоу, что Дортмундер и сделал, а Эппик к это время раскинулся на втором диване, закинув ногу на ногу, всем видом показывая, как ему удобно и как он расслаблен, но у него это не очень-то выходило.
Дортмундер сел слева от мистера Хэмлоу, наклонился чуть вперед, оперевшись локтями о бедра, посмотрел мистеру Хэмлоу прямо в глаза и спросил:
– Как ваши дела?
– Бывало и получше,– просвистела велосипедная шина.
Дортмундеру и так это было очевидно. Глядя на мистера Хэмлоу вблизи, можно было увидеть проблем семь или даже восемь. На нос была прицеплена пластиковая штука, которая крепилась к ушам, чтобы подавать в легкие кислород. Его лицо и шея были так сильно раздуты, кроме этих куриных лапок, словно велосипедным насосом усердно пытались восполнить утечку воздуха из шины. Его глаза были маленькими и злыми, зрачки – мутно-синие, из-за чего, когда он смотрел из-под своего красного берета, он был похож на смертоносного ястреба. Кожа его была красной, словно сырое мясо, как будто он по природе своей очень бледный человек, а его забыли на солнцепеке. И поза, в которой он сидел, была ужасной: он сидел практически только на своих лопатках, от чего его борода лежала на груди, и, в общем и целом, он был похож на медицинский мяч. Правое колено постоянно дергалось, словно воспоминание о молодости и роли барабанщика в танцевальном клубе.
Пока Дортмундер изучал эти нелицеприятные детали, мутные глаза мистера Хэмлоу изучали его, и тут мистер Хэмлоу спросил:
– Что вы знаете о Первой Мировой Войне?
Дортмундер задумался.