У которого явно не задался год. Сорвались несколько крупных сделок, не удалось подкупить ряд политиков в разных странах мира, а прогнозы, сделанные его аналитиками, большей частью не сбылись.
Наличные текли рекой, но, увы, не в том направлении. Резервы были вложены в дело, когда все еще было нормально, и сейчас, когда потребовалось растрясти жирок, выяснилось, что жирка-то и не осталось. Макс Фербенкс был далеко не беден (от бедных людей его отделяли, как минимум, несколько световых лет), но финансовые проблемы загнали его в угол и вынудили его бухгалтеров перейти к решительным мерам.
– Он попал под Главу 11,– сказал Гас Брок.
– Это человек или книга? – удивился Дортмундер.
Они ехали в пригородном поезде на Лонг-Айленд, отправившемся в 19:22 с Центрального вокзала. За окном мелькали пригороды, а вокруг сидели многочисленные трудоголики, по-прежнему не способные оторваться от служебных бумаг. Гас, грубоватый коренастый парень с густыми нестрижеными усами, которые, казалось, тянут его голову вниз, словно состоят из чего-то более тяжелого, нежели волосы, пояснил:
– Это значит – банкротство.
– Так этот парень – банкрот? – Дортмундер нахмурился.– Он разорился, а мы едем его грабить? Да что у него там осталось?
– Много чего. Денег, которые Макс Фербенкс тратит каждый день, мы с тобой за всю жизнь не видели.
– Тогда какого черта он – банкрот?
– Это особый вид банкротства, который считается наиболее гуманным,– пояснил Гас.– Например, когда страну объявляют банкротом, это не значит, что тут же появляется аукционист и распродает ее города, реки и имущество. Это значит, что суд берет на себя управление финансами этой страны, платит по ее долгам по восемь центов за доллар, а через некоторое время все становится на прежние места. Этот парень заключил точно такую же сделку.
Дортмундер покачал головой. Его понимание экономики сводилось к тому, что ты идешь и крадешь деньги, чтобы купить на них еду. Как вариант – ты сразу крадешь еду. Все остальное было для него чересчур сложным. Поэтому он предположил:
– То есть это – один из тех хитрых способов, благодаря которым богачи обворовывают нас всех безо всяких взломов.
– Точно.
– Но если он получил все, что хотел, и по-прежнему располагает огромным состоянием, какая нам разница, под какую главу закона он подпадает?
– Да потому, что Макс Фербенкс находится под действием Главы 11. Согласно ей дом в Каррпорте, принадлежащий его корпорации, находится под контролем Суда по делам о банкротстве, им никто не имеет права пользоваться и, таким образом, он сейчас пустует.
– О’кей. И это все?
– Все.
– Мне нравится эта работа,– заметил Дортмундер.
– Просто конфетка,– согласился Гас.
– Макс, Макс, ты плохой мальчик,– произнес Макс Фербенкс.
Водянистые голубые глаза, мягко смотревшие на него из зеркала в ванной комнате, были понимающими, сочувствующими, слегка озорными; они прощали плохого мальчика.
С незапамятных времен любимым занятием Макса Фербенкса было прощать Макса Фербенкса за его неразборчивость в средствах, склонность к темным делишкам и прочие мелкие недостатки. Ему было уже за шестьдесят, и, родившись где-то и когда-то (скорее всего, к востоку от Рейна и, очевидно, в середине 1930-х; не лучшее сочетание), он с раннего детства понял, что ласковое слово зачастую может не только отвратить гнев, но и обрушиться на голову врага похлеще любого кирпича. Кнут и пряник в разумном сочетании; Макс пользовался этим рецептом давным-давно, особенно когда на кону стояло слишком многое, и теперь, после многих лет успеха, не видел причин от него отказываться.