«Так лучше, — подумал он. — Конечно, это какой-нибудь мошенник».
— Что вы ему сказали? — спросил он у венгра.
— Я сказал ему, — ответил венгр: — «Ты сыт и выпил вина, а теперь ты мой враг».
— Верно! Совершенно верно! Нищие — враги каждого из нас, — сказал Суизин.
— Вы не поняли меня, — вежливо возразил венгр. — Пока он был просто нищим и голодным… Мне ведь тоже приходилось просить милостыню. (Суизин подумал: «Бог мой! Это становится невыносимым»). Но теперь, когда я его накормил, что он такое? Обыкновенный немецкий пес. Я не позволю ни одной австрийской собаке осквернить мое жилище!
Суизин заметил, что у Болешске при этом почему-то охрип голос и неприятно раздулись ноздри. А тот продолжал:
— Я изгнанник. Весь мой род в изгнании. А все из-за них, из-за этих проклятых псов!
Суизин поспешно согласился с ним. В это время в комнату кто-то заглянул.
— Рози! — крикнул венгр.
Вошла молодая девушка. Она была невысокого роста, хорошо сложена, кругленькая, с толстой косой. Широко поставленными блестящими серыми глазами она поглядывала то на одного, то на другого и улыбалась, показывая ровные белые зубы. Лицо у нее было тоже круглое, брови слегка приподняты, скулы широкие, на щеках играл нежный румянец, похожий на цвет дикой розы. Увидев кровь, девушка испуганно приложила руку к щеке и позвала: «Маргит!» Вошла еще одна девушка, постарше и повыше ростом. У нее были красивые руки, большие глаза и прелестный рот, а нос «утиный», как после называл его Суизин, вспоминая Маргит. Нежно воркуя, девушки занялись раной своего отца. Суизин повернулся к ним спиной. У него болела рука.
«Вот что бывает, когда суешься, куда не следует, — мрачно размышлял он. — Так недолго и шею сломать!» И вдруг он ощутил в своей руке чью-то мягкую ладонь, и глаза его встретились с глазами девушки — в них было восхищение, смешанное с робостью. Но кто-то позвал: «Рози!» — дверь хлопнула; Суизин, взволнованный ощущением неясной тревоги, опять остался наедине с венгром.
— Вашу дочь зовут Розой? — спросил он. — У нас в Англии тоже есть такое имя. Роза — это цветок.
— Ее зовут Рози, — поправил венгр. — Английский язык очень трудный. Труднее французского, — немецкого или чешского, труднее даже русского или румынского, других я не знаю.
— Что? — сказал Суизин. — Вы знаете шесть языков?! — и подумал: «Здорово же он врет».
— Вы бы не удивлялись, если бы вам довелось жить в такой стране, где все против вас, — прошептал венгр. — Мы свободный народ, мы умираем, но еще не умерли!
Суизин никак не мог понять, о чем он говорит. Лицо этого человека с белой повязкой и черная растрепанная борода, его угрюмый взгляд, яростное бормотание и глухой кашель — все это было неприятно Суизину. Он казался помешанным. Его смелая манера открыто выражать свои чувства была неприлична, но чувства эти были так глубоки и, вне всякого сомнения, искренни, что Суизин невольно испытывал благоговейный трепет. У него даже появилось непонятное ощущение, какое бывает у человека, когда его заставляют заглянуть в пылающий горн. Болешске перестал шагать взад и вперед по комнате и сказал:
— Вы думаете, что все кончено? Знайте же… в душе каждого мадьяра горит огонь. Что дороже жизни? Что драгоценнее воздуха, воздуха, которым мы дышим? Родина!..
Он произнес это так медленно и так торжественно, что Суизин даже рот открыл, но тут же поспешил изобразить зевок.
— Скажите, что вы стали бы делать, если бы вас победили французы? спросил Болешске.
Суизин улыбнулся, а потом крикнул, как будто его ударили:
— Что? Лягушатники? Пусть только сунутся!
— Пейте! — сказал Болешске. — Такого вина нигде не найдете. — Он наполнил стакан Суизина. — Я вам расскажу о себе.