— Цесарский, много текста!
— Короче, хочу пожелать вам до фига счастья светлого, как ящик пива! — как ни в чём не бывало беззаботно вещал тамада. — За сбычу мечт! Дауайте уыпьем! Вот такой будет мой очень короткий английский тост.
После того как шампанское дважды прошло по кругу, Цесарский, обнаруживший в себе талант профессионального затейника, с энтузиазмом провозгласил:
— А сейчас дискотека! Внимание, врубаю трындычиху.
Он включил музыку на своём мобильном телефоне.
Канкан танцевали несколько раз, не вставая с ящиков, просто одновременно задирали ноги, разрушая промороженную застылость. Но когда мобильник Цесарского грянул зажигательное аргентинское танго, никто, даже чопорный Гапон, не мог усидеть на месте. Танго можно было бы вполне назвать классическим, если бы оно не исполнялось танцорами не вставая с колен. Впоследствии танец вошёл в училищный фольклор как «Танго на карачках».
Неожиданно Цесарский рухнул на ледяной пол, закрыв собой мерцающий голубой огонёк телефона, и мёртвой хваткой прижав к себе Зденку:
— Тихо!
За огромным, как магазинная витрина, окном стояла та, кого в этот момент хотелось видеть меньше всего на свете, — Коменда. Вытянув шею, как гадюка перед прыжком, она подозрительно всматривалась в пространство «скульптурки». Гапон пальцами затушил маленькое свечное пламя. Медленно текли страшные минуты. Диверсанты старались дышать в пол, чтобы не было видно белого пара. От выпитого или от страха щёки пылали. Коменда, как тигрица на охоте, дважды медленно обошла здание, вынюхивая добычу.
— Гапоша, ты дверь запер? — прошелестела Большая Мать.
— Вроде…
Несколько раз дёрнулась входная дверь. Глухо стучащие в унисон сердца разом ухнули вниз.
Наконец Коменда нехотя удалилась в темноту. Глаза, возникшие в ту же секунду над крышкой стола, следили за траекторией её движения с нескрываемым удовольствием.
— Так, быстро убирайте всё!
— Бутылки не забудьте!
Большая Мать, схватив открытку и свечной огарок, тщательно отскребала от табурета воск. Янка собирала фантики. Парни расставляли по местам ящики. Намереваясь быстрее перебазироваться в тёплые и светлые общаговские кельи, отряд моментально привёл мастерскую в первоначальный вид.
Вопреки нелестным предположениям, Талдыбаев был не только трезв, но и накрыл удивительно красивый стол. Новогодний букет из душистых еловых веток, салаты и красные яблоки на белой скатерти после «банкета» в холодной и грязной «скульптурке» роднили ужин с королевской трапезой. Когда ребята с радостными воплями ввалились в комнату, Талдыбаев в ужасе всплеснул руками. Все вошедшие были покрыты слоем глиняной пыли. Особенно чистоплотного хозяина возмутили ноги гостей:
— Этюд ту ю мать! Вы кувыркались, что ли, на полу?
— Талдыбай, ты даже не представляешь, как ты прав!
— На улицу все! Быстро! И отряхивайтесь как следует. Руки не забудьте помыть!
— Яволь, Мальвина Талдыбаевна!
Компания едва поспела к поздравлению президента, выглядывающего из крохотного, похожего на шкатулку переносного телевизора. Под бой курантов Янка не загадала себе ни быстрого похудения, ни шубы, как у Большой Матери, ни пятёрки на экзамене по живописи, ни поездки в Питер. Взбудораженная странным, проницательным тостом Цесарского, она вдруг в отчаянии взмолилась: «Господи, скажи, есть ли моя вина в том, что умирают люди, которым я в порыве гнева желала смерти? Почему всегда помню об этом? Почему совесть моя болит? Дай знак! И ещё любви! Дай любви, хоть какой-нибудь!»