Наконец, в горах прошли обильные летние дожди, и вода в Амуре стала стремительно подниматься, угрожая наводнением. Медлить было нельзя. Шхуна приняла на борт последнюю партию груза - боеприпасы для охотников северных районов, капканы, различное снаряжение и товары. Все уложено на свои места. Капитан Боев предложил мне к вечеру перебраться на шхуну.
Стройная, с высокими бортами, окрашенная в зеленый цвет шхуна с берега казалась легкой, игрушечной, и я невольно усмехнулся, вспомнив прочитанные в юности книги о плавании на парусниках. Не тот век! Хотя на шхуне и стоят мачты, но едва ли придется поднимать паруса. Мотор надежно вытеснил их, и не мчаться мне на крыльях ветра…
На шхуне была одна общая каюта, занимаемая командой в пять человек, и каюта капитана. По любезному разрешению Боева я разместился вместе с ним.
Ранним утром подняли якорь, торопливо застучал мотор, шхуна развернулась и, выйдя на фарватер, по которому плыли желтые шапки пены, ходко пошла по течению.
Над долиной Амура господствуют ветры двух направлений. В зимние месяцы-холодные юго-западные. Они шлифуют зеленоватые глыбы торосистого льда, во время шуги поставленного на ребро да так и схваченного морозом. Весь Амур тогда дымится от поземки, курятся верхушки сугробов, и желтая пыль стелется на километры от песчаных кос, с которых свирепый ветер сдирает тонкое снежное одеяло.
Редко выпадает безветренный день, и тогда небо покрывается волокнистой пряжей перистых облаков, луна выходит помутневшая в радужном ореоле. Наступает потепление. Вначале робко, а потом сильней и сильней начинает дуть северо-восточный ветер с низовьев Амура, несущий снегопад. Стонет тогда прибрежный лес под натиском пурги…
Летом - низовик: суровый, в клубах низких дождевых туч, гонимых с моря. Он задирает стремящуюся ему навстречу воду, взбивает на гребнях волн белые барашки и потом в течение двух-трех дней гонит по Амуру почерневшие мутные валы. С тяжелым плеском обрушиваются водяные громады на рыхлые песчаные острова и берега, отваливая от них целые глыбы вместе с растущими кустами и деревьями. Пригибаются побелевшие тальники - высокие ивовые заросли, до земли клонятся травы - вейники в рост человека, шум и плеск стоит над рекой. Все живое прячется, ни одна лодка и даже катер не отваживаются появиться на главном русле. Если уж особая нужда заставляет кого пуститься в плавание, так приходится выбирать узкие протоки, закрытые от ветра участки…
Верховик - веселый, ласковый, в ослепительном сиянии неба, при блеске волн. Он будто по шерстке гладит воду, и поверхность Амура наливается густой, как чернила, глубокой синевой. В такие дни к вечеру удивительная тишина охватывает природу, огненным столбом погружается солнце в раскаленную от закатного пожара воду. Золотыми штрихами прочеркивается ничем не искаженное зеркальное отражение берегов. Прибрежные купы тальников, как зачарованные, прислушиваются к шепоту затонувших у обрыва коряг. И тогда в надвигающихся сумерках звонкий молоточек начинает чеканить незастывший еще металл неба. Это широкоротый козодой своей необыкновенной песней славит жизнь…
Я вышел на палубу, чтобы еще раз полюбоваться городом. Мутные волны с тяжелым плеском расступились в стороны от шхуны. Над рекой поднимались испарения, день обещал быть жарким, и голубые прохладные тени, отступая, прятались за высокий скалистый правый берег. Впрочем, на воде нечего бояться жары.
Я смотрел на бескрайние просторы Амура и поражался силе и мощи этой великой реки. Левый, луговой, берег был уже затоплен, под напором воды полегли нескошенные травы, а прибрежные тальниковые заросли качались, как живые. За каймой тальников среди луговой поймы на километры виднелись серебристые ленточки каких-то заливов, стариц и озер.
У руля стоял Боев в черном суконном кителе, надвинув морскую форменную фуражку так, чтобы ее лакированный козырек прикрывал глаза от слепящего солнца. Спокойный, широкоплечий, он, прищурившись, всматривался в даль, где еле заметной белой пирамидкой маячила на берегу следующая створа. Перед ним не было карт, но он, видимо, в них и не нуждался.
Когда я поднялся к нему в рубку, он кивнул мне головой и заговорил:
- Видали, с каким запозданием разливается наш Амур? Бывает, что с весны так обмелеет - до Комсомольска не дойти на нашей шхуне, а сейчас еще какие-нибудь метр-два и разольется на километры. Все сравняет от сопок до сопок. Море! И вот ведь какая беда с ним: подпадает наводнение под самую горячую пору - под сенокосы. Кто не успеет убрать сено до пятнадцатого июля - поминай как звали, унесет! После каждого наводнения новые острова, мели, а уж берега, как зверь, гложет. Одним словом, задает людям работы. На моей памяти иные деревни уже в третий раз на новые места переносят. Только отодвинутся от берега, отстроются, не пройдет и пяти-шести лет, а заборы в воду валятся, волна под порогом плещется. А сколько полей, деревень топит, домов уносит!.. Видно, не зря его китайцы за крутой нрав да за мутную воду Черным Драконом прозвали…
- Зачем же люди близко у берегов живут, не уезжают?
- Добрая, рыбная река, вот и живут. Кормиться-то надо? Иной раз в лимане такую рыбешку поймаешь, еле на лед вытащишь, за целый месяц всей семьей не съесть. Правда, без сноровки не каждому это удается…
- Черный Дракон? Доля правды есть. Тут и скалы темные, не такие, как у нас…
- Где это у вас - на Волге?
- Хотя бы и так!
- Так там везде известняки, мел, а тут сплошные базальты. Не знаю как кому, а нам, русским, как ни зови- Драконом ли, Амуром ли, который с крылышками, вроде бога влюбленных, все равно по нраву, к сердцу пришелся… Кто на нем поживет, уже ни на какую другую реку менять не захочет.
Я слушал, смотрел на живописные курчавившиеся лесом сопки правого берега и все больше пленялся прелестью окружающей природы. Здесь росли маньчжурский орех, ясень, амурский бархат, белая сирень, виноград…
- Это же курортные места! - невольно вырвалось у меня.
- Гнусу много,- хладнокровно заметил Боев.- Заедает, проклятый. Не успеешь на берег сойти, а он уже над тобой роем висит.