Долго щурился со света в темноту, посторонился и сказал, как могло показаться, с некоторым облегчением:
- Это ты, Вадим? Проходи… Что так поздно? Случилось чего?
- Расслабься, ничего страшного.
Арцыбашев сел за стол. Брезгливо потрогал клеенку, сплошь покрытую пятнами жира и пролитого кофе. Вздохнул, глядя на вскрытую банку тушенки, раскрошенный хлеб и кружку с остатками спирта. Что и говорить, комбат давно начал сдавать. Он тянул второй срок, до отправки в Союз оставалось чуть-чуть, и больше всего на свете теперь он боялся принятия острых решений, ответственности и ошибок. Война подкосила его. Выжгла всю душу. А ведь еще недавно имя Студеного гремело по гарнизонам, и служить под его началом считали честью многие перспективные офицеры.
Комбат достал большую флягу и отвинтил колпачок:
- Будешь?
- Пятьдесят грамм.
Студеный налил сто. Себе - еще больше.
- Давай…
Чокнулись, выпили. Студеный закусил хлебом, занюхал луковицей. Арцыбашев распечатал новую пачку трофейного "Кэмела", закурил, привалился спиной к стенке, пустил дым в потолок. Закрыв один глаз, смотрел, как он клубится вокруг лампы.
- Давай там, что у тебя? Не томи… - Студеный помассировал грудь.
- Слыхал про Кемаля?
- Даже видал… Давно это было, на севере. Менялись пленными. Он тогда с Шах Масудом якшался. Чуть ли не правой рукой его был. Это потом они чего-то не поделили, вот он и перебрался сюда. А тогда… Представляешь, как мне хотелось… - Студеный сжал подрагивающие кулаки, помолчал, глядя в пол. Закончил неожиданно спокойно: - А приходилось этой падали чуть ли не улыбаться. Политику с ним разводить. Так что Кемаля я знаю. А что?
- Есть возможность с ним поквитаться.
- Во как?
Арцыбашев, уже слышавший историю про обмен пленными, ожидал какой угодно реакции - от ярости до испуга. Но только не безразличия. А комбат задал свой короткий вопрос таким тоном, что стало ясно: на Кемаля ему наплевать. Досидеть бы спокойно, без потерь и ЧП, до конца срока, уехать на родину - и ничего больше не надо.
- Во как… - повторил он еще более вяло и набулькал в кружки разбавленный спирт. - Давай!
- Следующей ночью мимо нас пойдет караван, - начал говорить Арцыбашев после того, как они выпили. - Из Пакистана к Кемалю. Кроме оружия, там будут деньги. Два миллиона долларов за прошлогодний урожай мака. Охрана малочисленная. Они делают ставку на секретность. Да и время такое выбрали не случайно.
Студеный кивнул. На носу майские праздники, а вслед за ними, четвертого числа, День поминовения мучеников. Предполагается, что и русским, и Царандою с "аскерами"[2] в эти дни будет не до засад и сражений. Вполне можно проскочить, особенно если проводники поведут малоизвестными тропами.
- Источник надежный?
- Пока не подводил.
- Посмотрим… - Комбат достал карту, развернул ее прямо поверх жирных пятен, быстро сориентировался: - Говоришь, здесь? Ага! Знаю я эти места, приходилось бывать. Толково придумали, суки!
- За такие деньги можно и постараться.
До отправки в Афган ни Студеный, ни Арцыбашев американских денег не видели. Здесь кое-что через их руки прошло, но сумма с шестью нулями представлялась богатством неслыханным. Вызывала ассоциации со статьями из "Правды", бичующими вашингтонский империализм, и романами Чейза, иногда попадавшимися в журналах. Даже для Кемаля, являвшегося не последним лицом среди моджахедов, два миллиона были очень большими деньгами. Огромными! Скорее всего, они предназначены не ему одному.
Студеный продолжал водить пальцем по карте:
- Вот здесь… Ага! Точно, знаю я это место. Толково придумали. Но и мы не дураки! Ударим с вертушек, артиллерия обработает по квадратам. Мирных там нет, так что снаряды можно не жалеть…
- Нет.
- Что? - Студеный поднял голову от карты. Он действительно пока не понимал, что ему предлагают.
- Не годится с вертушек. И артиллерия не годится.
- Это еще почему?
- Деньги сгорят.
- Что?
- Там два миллиона.