— Не знаю, наверно, мне нельзя… Такая рыба. Не для меня.
— Хватит валять дурака. Ешь! Вот смотри! Это не нож — это смычок! А нельма — скрипка.
Отрезая следующий кусок, я играл уже «Танец с саблями» Арама Ильича Хачатуряна. Пока я наяривал на скрипке, она все-таки съела свой кусок нельмы, и я протянул ей второй.
— Значит, ты тоже даешь кому попало? — спросила она, не принимая рыбу из моих рук.
— Что даю?
— Деньги и рыбу.
— Ты не кто попало, ты сама — нельма.
— Нельма?
— Конечно, нельма, поглядись в зеркало.
— Не надо больше. Я не стану есть. Мне кажется, я у кого-то ворую.
— Нина, что с тобой? Ты ненормальная? Бери и ешь, черт тебя подери! Ешь, когда угощают, и не порть мне игру на скрипке.
— Не надо мне больше. Хватит.
Она встала из-за стола, пошла к умывальнику, который висел в углу, заглянула в зеркало. Кажется, она действительно проверяла, похожа ли на нельму.
Я отложил нож, завернул остатки нельмы в бумагу, перевязал бечевкой. Потом подошел к умывальнику, сполоснул пальцы и тоже заглянул в зеркало. Мое обветренное лицо вполне уместилось рядом с ее серебристыми глазами.
— Когда-то я скотину пас, — сказал я и обнял ее.
— Сегодня я, кажется, пол мыть не буду, — улыбнулась она.
— Это все неважно, — объяснял я. — Пол, огурцы, нельма… Что-то есть, конечно, важное, но что — я сейчас забыл.
— Да ты помнишь, — говорила Нина, прижимая мои руки к своей огромной белой груди. — Конечно, помнишь… Храм на воде.
В бестолковых моих скитаниях по вечновечерним сентябрьским полям встречались мне и люди с ножами.
Этот подошедший в сумерках к моему костру ножа при себе не имел.
— Картошечки пекёте? — спросил он, подсаживаясь в сторонке от огня.
— И уху варим, — добавил я во множественном числе, хотя и был один, без товарища, на двести верст кругом.