— Ладно, — сказал я, — остывает… похлебаем, пока нет Андрюхи. А ему оставим.
Я протянул ложку сумеречному.
— Ну, давай, пробуй.
— Да уж дождись товарища-то, — сказал он, встал и быстро пошел от костра в сторону деревни.
— Эй, да погоди ты, постой. Попробуй ухи, тут на всех троих хватит…
— Да ладно, — не оглядываясь, махнул он рукой. — Чего мне уха?
Быстро надвигалась ночь, и фигура его пропадала, удаляясь от меня в поле. Скоро ее уже не было видно.
Я хлебнул ухи, подсолил, поперчил. Потом отошел немного от костра и снова крикнул туда в сторону реки:
— Андрюха-а-а-а… Андрюха-а-а…
Совсем уже стемнело, когда я услышал издалека:
— Иду-у…
Заболело у меня горло.
Стал я его лечить горячим молоком и медом, паром разварной картошки.
— А ты в лес сходи, — сказала Пантелевна. — Стань на поляне да и крикни изо всех сил: «Лес, лес! Возьми мою глоть!» Может, и возьмет. Только сильней кричи-то и рот пошире открывай.
Обулся я, оделся потеплей, пришел в лес. Стал на поляну, разинул рот и крикнул, изо всех сил:
— Лес, лес! Возьми мою глоть!
Не шелохнулся лес, и я не понял — взял он или не взял.
Стал я снова кричать и орал ужасно и рот разевал, чтобы лес мог поглубже в меня, проникнуть.
«Ну и глоть у тебя, брат» — думал, наверно, лес, глядя на мои старания.
Вернулся я домой, залез на печку греться, а сам все думал: «Взял он или нет?»
Давно это было. И теперь я живу в городе, и горло у меня не болит. И ничего у меня не болит. И вообще я здоров как бык.
Весело гуляю среди каменных домов, а про себя всегда думаю: «Лес, лес! Возьми мою глоть!»