Я замолчал и вновь заглянул в комнату. Пармитер был прав. И, что самое ужасное, я разглядел этикетку на бутылке. Виски был того самого сорта, который я предпочитал всем остальным, но который довольно трудно было здесь раздобыть, так что мне приходилось выписывать его из Лондона.
Значит, солодовый «Буннахабхайн»,—пробормотал я, переступая через мешок для упаковки трупов. И пригласил инспектора Фишера пройти в соседнюю комнату (с горечью отметив про себя, что когда-то это была спальня миссис Долри). Там я повторил название своего любимого виски, стараясь произносить его гортанно, как принято было у древних кельтов, и инспектор покорно вытер с рукава брызги слюны.
Фишер не понравился мне с первого же взгляда. Он отрекомендовался человеком «въедливым», однако детали, на которые он обратил внимание, лично мне показались малозначащими. Допускаю, что и я слишком зациклился на сорте виски, но, в конце концов, если убийца из всех других сортов выбрал именно этот, следовательно, у него было твердое намерение бросить тень на меня. Я-то это сразу понял! А Фишер — он из тех, кто ни черта в солодовом виски не смыслит, ему подавай что-нибудь попроще... И почему Пармитер сначала позвонил мне, а не в полицию? И что его среди ночи понесло в комнату капеллана? Но это почему-то никого не интересовало. Мне даже в голос крикнуть захотелось: «А как вы относитесь к солоду, господа?!»
Затем Фишер ударился в психологию. Его, видите ли. интересовало, пользовался ли покойный капеллан популярностью. Дурацкий вопрос, если учесть, что Фишер - местный. Да уж, капеллан пользовался славою. Вполне определенной. Хам, грубиян, вонючка, всюду совал свой нос... К тому же среди деревенских ходили слухи о его странноватых сексуальных наклонностях.
Не без ехидства посоветовав Фишеру побеседовать на эту тему с Гермионой Фортпатрик (в Ступл Гардетте она единственная поддерживала с капелланом близкие отношения), я снова попытался привлечь его внимание к моему любимому виски. Я описал способ его производства, объяснил, почему его выпускают так мало, рассказал, откуда мне его поставляют (из магазина «Инчкейп энд Холланд», что на Джермин-стрит), и уж было пустился в рассказ о моем первом посещении острова Айлей, где и гонят мой любимый «Буннахабхайн»,— мы ездили туда в 1948 году вместе с покойной леди Долри и ее сестрой, порыбачить в озере Лох-Стасойша, надо сказать, обе дамы отлично управлялись с удочкой... Но тут заметил, что этот тупица меня совершенно не слушает. И я умолк. Из соседней комнаты раздался звук «молнии»: тело капеллана упаковали в мешок.
— Теперь дело за судебными медиками,— объявил Фишер и нетерпеливо добавил: — Ладно» доктор» когда вернетесь домой, проверьте свое... солодовое. Уверен, ваша бутылочка на месте. Потом к вам зайдет констебль, снимет официальные показания.
Я одарил этого невежу взглядом, которого он, безусловно, заслуживал. Бутылочка? Да у меня в погребе стоял целый непочатый ящик несравненного «Буннахабхайна»! Я человек скромных запросов, но даже свои маленькие удовольствия предпочитаю планировать заранее. Фишер же произвел на меня впечатление типа, который целый месяц тянет бутылку самого поганого джина!
Терпение мое кончилось, и я поспешил удалиться. В холле на меня снова набросился Пармитер. Он схватил меня за рукав и уволок в грязную каморку, которую он торжественно именовал «Штаб-квартирой».
— Ну? — требовательно вопросил он.— Так его отравили виски, или как?
Я глядел на него с жалостью: только абсолютный кретин может поверить, что человека, даже полнейшего трезвенника, каким был капеллан, можно укокошить, запустив ему в нос пару-другую капелек высококлассного шотландского!
— Возможно,— холодно начал я,- капеллан умер в результате удушения. Вы ведь и сами видели, что у него изо рта торчал шелковый носовой платок. К тому же, осмелюсь заметить, что к моменту обнаружения тело уже достаточно остыло, так что...
— Еще бы! — с энтузиазмом перебил меня Пармитер.— Он уже несколько часов, как откинулся. Аж закоченел весь.
Я собрался сделать Пармитеру замечание (его познания в области судебной медицины, судя по всему, ограничивались информацией, почерпнутой из американских детективов), но заметил, что старика что-то беспокоит. У него даже руки дрожали.
— У меня с капелланом были не очень хорошие отношения,- Пармитер понизил голос до шепота — Но не только у меня. Вот, например, вчера, я слышал...
Я попросил Пармитера развить эту тему, и зря. Потому что он развил. Смысл его истории, поведанной в самых трагических тонах, сводился к тому, что накануне вечером, часов в шесть, в Пэррок-хауз явилась целая депутация из деревни. Возглавлял ее полковник Фортпатрик, которому удалось заарканить молодую Ванессу Долри, этого психа Биркеншоу и нашего слабака-викария. Депутация недвусмысленно донесла до сведения капеллана, что гипергностические буйства должны прекратиться. Появление наркоманов и малолетних преступников стало последней каплей. Как изложил ситуацию полковник, «или вы вышвырнете отсюда чертовых придурков, или...». Я пояснил Пармитеру, что, хотя подобный ультиматум звучит и впечатляюще, его все же вряд ли можно считать смертельной угрозой.
— Ну посудите сами,— сказал я,— Фортпатрик — председатель местного отделения консервативной партии. Неужто вы всерьез предполагаете, что он мог пробраться ночью к капеллану в комнату и раздеть его до носков? Кроме того, Пэррок-хауз на ночь запирается, и...
— Верно, запираться-то запирается,— мрачно согласился со мной Пармитер.— Только что случилось с моими чертовыми запасными ключами? Они исчезли. На той неделе,— и он указал на крюк, на котором обычно висели ключи. Вот так поворотец!
— Вы хотите сказать?..— У меня даже дух захватило.
— Я хочу сказать, что, может, я их и не терял вовсе, и капеллан зря на меня тогда так развопился. Может, у меня их сперли?
Я решил, что с меня на сегодня достаточно. У Пармитера, несомненно, фантазия параноика, к тому же от него отвратительно воняет: смесью свиного сала, лука, табака и пота. Однако Пармитер не собирался так просто меня отпускать: он извлек из кармана смятый листок бумаги.
— Полагаете, я преувеличиваю, да, док? Тогда гляньте- ка вот на это!
На листочке рукой покойного капеллана было написано: