— Вы не хотите сражаться против Адольфа Гитлера?
— Не очень. Лучше, если этим займутся другие.
— Вы трус.
— Да, трус, и не в том дело, что я не особенно хочу убивать людей, просто я не люблю спать в казармах, и чтобы вокруг храпели, а потом меня будил измученный сухостоем идиот с трубой, и не люблю носить говенное хаки кусачее: у меня чувствительная кожа.
— Я рада, что у вас хоть это чувствительное.
— Я тоже рад, только жаль, что это — кожа.
— Может быть, вам стоило бы писать кожей.
— Может быть, вам стоило бы писать писькой.
— Вы гнусный. И трус. Кто-то должен остановить фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом флота, и, будь он сейчас здесь, он бы вам показал.
— Наверно, показал бы, и я бы стал еще гнуснее.
— По крайней мере, научил бы вас быть джентльменом в присутствии дам.
— Наверно, вы правы. А если бы я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?
— Конечно.
— Я сейчас же запишусь.
— Вас же забраковали. Помните?
— Помню.
Мы долго сидели молча. Потом я сказал:
— Слушайте, можно задать вам один вопрос?
— Задайте, — сказала она.
— Почему вы попросили меня выйти с вами из автобуса? И Почему заплакали,
когда я не вышел?
— Ну, из-за вашего лица. Знаете, вы немного уродливы.