— Мы нашли этот телефон на месте драки, в подворотне, рядом с баром «Три богатыря». Кто там на кого нападал, пока неизвестно — к тому времени, когда приехала опергруппа, участники разбежались.
О двух трупах, найденных во дворе, под аркой, майор целомудренно умолчал.
— Господи, — девушка опустилась на диван. — Яша, он же такой непутевый…
— Что, часто попадает во всякие переделки? Подраться любит?
— Да что вы, — отмахнулась Светлана. — Он и не дрался никогда в жизни. Даже в школе я его всегда защищала. Меня так и звали: Светка-самбо.
— Вот как, — подал голос Алеша. — Ая думал, он тоже того…
Он изобразил нечто, отдаленно напоминающее боксерский апперкот.
— Нет, — повторила девушка. И улыбнулась ласковой, немного снисходительной улыбкой, словно рассказывала о младшем братишке-вундеркинде. — Яшка к спорту вообще никак. Он больше по компьютерам. Вон какое чудо мне собрал, — она кивнула на письменный стол, где стояло нехилое электронное чудо в сером матовом корпусе. — Купил буквально за копейки, какие-то детали переставил, что-то там нарастил — теперь работает лучше фир…
Оленин резко прижал палец к губам. В полутемном коридоре, в замке входной двери, тихонько, даже как-то по-воровски, прошуршал ключ.
— Яша, — вскинулась девушка.
— Тихо, — одними губами произнес майор. С поразительной для его телосложения грацией скользнул в прихожую и прижался к стене, сбоку от двери. Алеша растерянно приподнялся — Оленин коротко двинул бровями: сядь на место.
Замок щелкнул. Ночной гость появился в прихожей, вытянул шею по направлению к гостиной и осторожно спросил:
— Свет, ты спишь?
А потом сказал: «ой», когда тяжелая ладонь Оленина легла ему на плечо.
— Без глупостей, — предупредил майор. — Медленно, плавно, шагом марш в комнату.
Осень 1937 г. Бутырская тюрьма, кабинет для допросов.
Имя-отчество следователя вызывает у меня невольную улыбку: Порфирий Петрович. Не помню, как описывал своего героя Достоевский, но одно было наверняка: тот был незлой, но въедливый и своим коньком считал судебную психологию, на этой почве они и сошлись с Родионом Раскольниковым. Мой Порфирий Петрович имеет внешность канцелярского работника в преддверии долгожданной пенсии: чуть снисходительный взгляд, пухлые щеки, пальцы в чернильных пятнах теребят «вечное перо» — классический «добрый следователь». Что ж, если так — загонять мне иголки под ногти станет не он. И, возможно, не сегодня: мало кто называл меня трусом, но эта мысль меня успокаивает.
— Присаживайтесь, Василий Сергеевич. Как оно на новом месте? Кормят вовремя? Жалоб нет?
— Благодарю, — глухо отзываюсь я. В комнате накурено, и я с трудом сдерживаю кашель. — Скажите наконец, в чем меня обвиняют? Я честный партиец, много лет преподавал в ЦДКА и инфизкульте, за меня многие могут поручиться…
— К вашей деятельности в ЦДКА мы еще вернемся. А сейчас давайте-ка пройдемся по вашей биографии.
— Причем здесь моя биография?
— Вы ведь родились на Сахалине? В семье каторжанина, если не ошибаюсь?