Уильям вновь поперхнулся. И резко отдернул руку.
— Это… это кожа. Человеческая кожа. И она теплая…
Рэндольф кивнул; его темнее глаза сверкали.
— Я говорил тебе правду, Уильям. Неужели не видишь? Если ты возьмешь их в свой магазин, о нем сразу пойдет молва. Люди будут…
— Нет! — вскричал Уильям. — Нет! Послушай меня. Я не знаю, где ты раздобыл эти лица, Рэндольф. Эти несчастные создания… Мне все равно, где ты их взял. Я лишь хочу, чтобы в моем доме их не было. Я не желаю видеть их в своем магазине. И я не желаю видеть их — и тебя! — в своем доме!
В гневе схватил он лоснящуюся зеленую маску с заостренными ушами и острыми клыками, намереваясь запихнуть ее обратно в саквояж. Но маска словно приросла к его руке.
Он повернул ее и уставился в страшное, уродливое лицо.
— Эта…
— С этой, Уильям, будь осторожнее.
— Она безобразнее всех! — с испуганным смешком промолвил Уильям.
Почему он не может ее положить?
— Будь осторожен, братец. Я зову ее Маской Одержимости.
У Уильяма перехватило дух.
— Одержимости?
Рэндольф кивнул.
— Она одержима злом многих столетий. — Он подтолкнул Уильяма под локоть. — Давай. Примерь ее. Я бросаю тебе вызов. Примерь ее. Может, хоть это убедит тебя купить мои чудесные лица.
— Н-нет, — выдавил Уильям. — Убери ее подальше. Я буквально чувствую ее зло. Я его кожей чувствую. Унеси ее прочь!
Он задохнулся, услышав смех.
Тихий, пронзительный смех.
Откуда же он доносится?
Уильям отшатнулся назад, и тут зашевелилась поверхность стола. Нет. Должно быть, собственные глаза сыграли с ним злую шутку. Маски…
Шевелился отнюдь не стол. Это маски подергивались и подпрыгивали на нем. Смех нарастал, становясь все громче и громче, пока раскаты безумного хохота не огласили всю комнату.